Форум » дрессировка » ЗООПСИХОЛОГИЯ (книга) (продолжение) » Ответить
ЗООПСИХОЛОГИЯ (книга) (продолжение)
Admin: В.Л. Дуров Дрессировка животных Психологические наблюдения над животными, дрессиро-ванными по моему методу (40-летний опыт)
Ответов - 14
Admin: Совершенно не могу согласиться с Ч. Дарвином и относительно выразительных стуков кроличьих лап. Ученый пишет : «Кролики стучат громко лапами по земле, призывая своих товарищей и, если человек умеет хорошо подражать этому стуку, то в тихий вечер кролики станут отвечать ему со всех сторон». Имея в настоящее время более ста кроликов и несколько зайцев, для которых я создал целую сложную пьесу, где мои статисты, грызуны, изображающие рабочих, не говоря уже о солистах, исполняют целый ряд действий, как то: бегут по хрустальному мосту на звук гудка с фабрики, перескакивая друг через друга; толпятся у работающей паром машины, часто об-рызганные горячими каплями переработанного пара, выбегают, играют и ссорятся. Мои школьники, малюсенькие крольчата, бегут по молу в городские ворота, якобы в школу. По барабанному бою зайца беляка моментально на крепости появляются солдаты кролики и становятся в ряд, прижавшись друг к другу своими боками, а во время пожара, когда разда-ется в городе набат, мои статисты, старые и молодые кролики, при бенгальском огне бегут вместе с пожарными к месту пожарища, перегоняя друг друга, ссорясь и злясь, при чем сту-чат задними ногами. Все эти номера статистов: перемещение с одного места на другое, пере-лезание через всевозможные препятствия и т. д., – все эти движения мне приходилось пробовать учить следующим образом». Мне надо, чтобы кролики перебежали почти аршинное расстояние из одной клетки в другую. Одна клетка – у маяка, другая – за воротами дома. В первой клетке – группа стати-стов, вторая – пустая. Открыть первую клетку с кроликами и ждать, когда они соблаговолят из нее выйти, нельзя. Публика и ход пьесы не ждут. Надо вынимать из клеток по одному. Беру первого попавшегося за шкурку спины (самое безболезненное место у зайцев и кроликов) и ставлю головой по направлению к цели, на мол. Сидит кролик неподвижно, прижав уши к спине, но вот позвонок растягивается, уши поднимаются, и кролик, сделав нерешительно от меня несколько шагов и видя, что он на свободе, поворачивается ко мне мордочкой, сгибает спину горбом, наклоняет уши вперед и, стукнув задней ногой, садится и умывается. Вся фигура его говорит за то, что он был недоволен моим обращением. Кролики, сидящие в куче в клетке и ожидающие такого же насилия, при стуке ногой плотнее прижимают уши к спинкам и жмутся к противоположной стенке клетки. Вытащен насильно, другой, посажен у дверцы, также мордочкой вперед. Сидит, не шелохнется довольно долго. Первый уже освоился и обнюхивает пол, Я тихо толкаю второго в зад. Кролик все плотнее и плотнее прижимает уши и начинает упираться передними лапками. Я оставляю осторожный механический способ воздействия и предоставляю кролику дейст-вовать самостоятельно. После паузы первый кролик, освоившийся со своим новым местом, приближается ближе ко второму, садится близ него и стучит вторично ногой; второй тотчас же съеживается еще больше и замирает. Я наблюдаю, что будет дальше. Первый подошел вплотную ко второму и стал его обнюхивать, как будто видит его в первый раз. Затем и второй зашевелил ушами и вытянул шею по направлению ворот. Но вот он встал на задние ноги, высоко поднял голову и уши, а затем пополз пугливо и осторожно от меня, выгибая спину, по молу к воротам. Первый уже прыгает смелей и, подбежав к воротам, стал своим подбородком тереться о декорацию, изображающую городские ворота. За открытой дверцей стоит клетка, в которой положен салат и морковь. Почуяв запах свежей зелени, первый смело подошел к клетке и через решетку стал с жадностью уплетать листья салата. Второй, освоившись с положением и видя, что я от него далеко, прыгнул за ворота к первому. Первый кролик стукнул сердито лапой, и второй повернулся от него и побежал прочь, назад ко мне. Я стучу, подражая кролику, по доске мола рукой, и второй тотчас же, поджимая уши, удирает от меня на середину мола. Посидев несколько секунд неподвижно, он вновь поднимает уши и голову, смотрит то в мою сторону, то в другую, затем опять, выгибая спину, касаясь брюшком пола, ползет к первому. Первый, уплетая зелень, при приближении кролика, снова стучит сердито лапой, и снова второй, не смея приблизиться, оста-навливается на месте. В это время вылезают кролик за кроликом из клетки и, обнюхивая пол, решаются отойти несколько шагов от нее, но, услышав стук первого кролика, тотчас же возвращаются в свою клетку назад. Это не входит в мои планы. Я вынимаю первого попавшегося за спинку, ставлю его на мол, приблизительно на аршин от клетки. Та же процедура: сидит несколько секунд неподвижно и, услышав стук первого, ползет опять в свою клетку, не боясь меня. Я меняю тактику: вываливаю из клетки всех кроликов на мол, клетку убираю совсем; преграждаю им путь фанерой (впоследствии устраиваю в начале мола дверь) и перехожу на другую сторону – к клетке с салатом. Кролик продолжает есть уже в клетке морковь, второй еще не решается подойти к салату и сидит на полпути на молу; Я сзади клетки начинаю барабанить по доске мола пальцами, сначала тихо, потом все сильнее и громче. Кролики трусливо расползаются по молу. Но вот мой первый, под звуки моих пальцев, досыта наедается и выпрыгивает из клетки. Я прекращаю барабанить. Он смело бежит навстречу к трусливым товарищам, стучит лапой и начинает умываться. Кролик за кроликом подползают к клетке с кормом и начинают есть зелень. Первый, как хозяин, бегает смело взад и вперед по молу между товарищами. Когда кролики почти все освоились и подошли к корму и стали спеша есть зелень, я барабанил пальцами по доске, устанавливая, таким образом, слуховую ассоциацию. Кролики наелись, отошли от клетки и бегают по молу. Я прекращаю репетицию. В сле-дующий раз почти та же история. Теперь я уже не применяю механического способа – под-талкивания, а прямо мой помощник вываливает статистов на пол мола, а я с другой стороны, за воротами, у клетки с едой барабаню пальцами. Кролики с каждой репетицией все смелее и скорее перебегают мол и скрываются за воротами, где и находят пищу и едят под мой барабанный стук пальцами. Но стоит какому-либо кролику во время перебегания поссориться с товарищем и стукнуть лапой, как этот стук тормозит передвижение – некоторые кролики на минуту останавливаются. Впоследствии я применил подражательный стук, как отпугивание, а мой барабанный стук четырьмя пальцами правой руки, как призывной. Почти то же самое происходит у меня и на крепости с солдатиками. Мой помощник, стоя за кулисами за крепостью у клетки с кроликами, первоначально обращает их внимание, т.-е. как бы будит их постукиванием о клетку. Кролики, встрепенувшись, ждут, когда забарабанит беляк заяц на крепости в настоящий барабан и когда откроется клетка, чтобы выскочить поскорее на крепость и получить вкусопоощрение. То же самое и во время пожара: посаженные на пожарные автомобили и машины черные кролики, изображающие пожарных, влезают на мол и, несмотря на весь шум и грохот ломающегося железа, свистков, набата колоколов и т. д., слышат призывной барабанный стук пальцами по полу и тотчас же соскакивают с машин и бегут на призывной звук туда, где получают вку-сопоощрение. Объясняю я это себе так: всякие различные шумы кролики чувствуют только своими ушами, т.-е. слышат, а призывной барабанный стук пальцами по доскам передается их тель-цам, сотрясением пола, на котором они находятся. Приведу еще один из многочисленных примеров. Из ворот по молу двигается кролик, запряженный в телегу с мешками. Роль его: перевезти из города на маяк муку, но вдруг на полпути он вздумал остановиться; тотчас же служащий, поджидавший его у маяка с кормом, начинает барабанить пальцами, по полу слышится стук и передается кролику. Он знает, что со стуком связана вкусная пища, спешит на зов. Его за маяком встречает рука с морковкой. Кролик-лошадка ест морковку. Голова и передняя половина туловища кролика не видны публике, зад и телега с мешком – на молу, на глазах у зрителей. Вот вылезает из ворот кро-лик, изображающий жулика. Его роль должна быть такова: он должен не спеша, крадучись, появиться из ворот на мол; сесть, подняться на задние ноги, осмотреться кругом, вернуться обратно в ворота, посмотреть, не следит ли кто из города, потом вновь появиться на молу и затем осторожно, крадучись, подползти к заду телеги и, схватив один мешок в зубы, повер-нуться и удрать с ним, скрываясь в ворота. Все это он проделывает каждый раз более или менее одинаково, почти с одними и теми же движениями. Здесь уже более тонкая дрессиров-ка и вот в чем она заключается: предварительно ставится клетка с жуликом, в которой он постоянно живет, на свое место за кулисами. Перед тем, как ему надо выйти, открываются ворота, и затем открывается его клетка. Это происходит постоянно во время кормления. На противоположном конце мола ставится тележка, на которой лежат мешки, набитые сеном. К одному из мешков привязывается морковка. Я, стоя смирно за маяком, барабаню по доске мола, призывая жулика. Кролик знает время обеда и место нахождения пищи; бежит к те-лежке и начинает грызть морковь. Тут я не зеваю и отнимаю от него мешок с привязанной морковкой, стучу другой рукой по доске мола, подражая стуку кроликов. Жулик оставляет морковку и бежит обратно в свою клетку – испугался и сидит смирнехонько у себя. Но время обеда напоминает о морковке. Опять вылезает жулик из ворот и бежит к тележке, но теперь более осторожно и медленно. Опять сел у телеги и ест морковку; опять стук и вырывание мешка, снова приходится удирать к себе, но, попробовав морковку, на полдороге раздумывает и возвращается вновь к мешкам, хватает морковку; вновь стук, угрозы; жулик, не выпуская мешка изо рта, оттаскивает его дальше от телеги и принимается есть. За мешком тянется моя рука, и снова стук. Сначала, бывало, он бросал мешок и удирал в клетку, но вот, привыкнув к угрозе стуком, он уже не так боится его, как прежде, и теперь уже не выпускает мешок из зубов и тащит к себе в клетку, где и доедает начатую морковь. Затем мешок со свежей морковкой кладется на прежнее место, снова призывной стук пальцами руки и снова отпугивание стуком и т. д. Все это проделывается много раз и долгое время. Теперь, чтобы продать, как говорится, работу хорошо, надо следить в оба за действием жулика, а именно, при первом появлении в воротах жулика, вы видите его настроение: если он очень смел и не крадется, а прямо хочет бежать к морковке, то вы предварительно предупреждаете его, легким кроличьим стуком напоминая ему об опасности. Он останавливается на полпути, поднимает уши, а иногда и весь приподнимается на задних ногах и, уже нагибая спину, крадется к мешку. Если жулик делает намерение удрать к себе, не выполнив роли, я тотчас же даю призывной стук. Если он спешит к мешку, или не спешит его уносить, в этих случаях применяю стук кроличьих ног. Итак, я надеюсь, что из вышеописанного ясно, что стук кроличьих ног есть выражение злобы, нетерпения, угрозы, но отнюдь не призывной стук, как его понимал Ч. Дарвин, и если кролики и отвечают на стук стуком, то только в свою очередь сердясь или угрожая, причем, предварительно сократив мышцы позвоночного столба и поджав хвост. Как похожи сердитые, нетерпеливые удары о землю ногой кроликов на движение ног капризных детей и избалованных женщин. Символическое, призывное мимическое, как у нас у людей, движение рукой заменяется у животных передвижением всего тела. У птиц, в особенности у попугаев, это движение выражается иногда, когда они сидят в клетках, более резко и более похоже на человеческое. Как человек делает движение рукой, призывая вас к себе, так и попугай это движение делает головой, вытягивая шею и сокращая ее, кивает головой, что очень похоже на наше призывное кивание. Мой попугай «Жако» после установления ассоциации (теплоты руки с токованием), когда желал повторения этого ощущения, обыкновенно при-зывал меня свистом. Я из другой комнаты входил на свист к нему. Придвигаясь ближе, в небольшом расстоянии от него я останавливался, в ожидании дальнейшего призыва. «Жако», бывало, повторял свист, и я приближался к нему еще ближе и протягивал свой указательный палец. «Жако» тянулся ко мне и, беря своей цепкой лапкой за мой указательный палец, притягивал его к себе, при некотором сопротивлении с моей стороны. Он, не выпуская из лапы пальца, как бы добавляя, делал движение к себе, сокращая шею и голову. Я тотчас же поддавался ему, и он влезал на мою руку и начинал свое токование. Проделывая с разными вариациями с ним эти опыты, я вполне убедился в существовании как символического призывного свиста, так и символической призывной мимики у лазящих птиц . Рис. 22. Выражение ощущений у пеликана. Удивление и недоумение. Мой пеликан, ожидая меня на арене, сидя на тумбе, когда я подходил к нему без рыбы в руке, всегда вопросительно, чуть склонял голову в сторону и расставлял крылья, как бы спрашивая мимически: «что это значит»? И здесь я нахожу признаки сходства выражения ощущений у пеликана и у человека (см. рис. 22) если принять во внимание похожее положе-ние крыльев (рук) и головы. Я не могу не подчеркнуть громадного сходства выражения и ощущения с человеком у моего зеленого попугая. Попочка, как мы его назовем, находится в приемной. По целым ча-сам он болтает, говорит много слов, живет у меня довольно давно, великолепно подражает голосу человека и т. д. Когда слышит звуки рояля, охотно поет. Его пение заставило меня особенно наблюдать за ним. Я утверждаю, что мой зеленый попугай ощущает ритм мелодии, ибо он в такт производит движения всем своим телом и отдельно крыльями, головой и хво-стом. Очень часто мимирует под звуки рояли, под струнные звуки моего инструмента и под свое собственное пение. Мотив музыки он безусловно чувствует, что наглядно доказывают все его движения и пение. Он ни разу не диссонирует, а наоборот, поет, как бы фантазируя. Слыша знакомые мотивы, он как бы переделывает их по-своему: то забегает вперед и берет правильно последующие ноты и всегда в тон; то ясно, сознательно в том же тоне, в каком слышит аккорд, берет низкую ноту, подражая человеку. Рис. 23. Процесс токования серого попугая «Жако», вызванный В. Л. Дуровым. (Редкий случай). Мимика покоя. Несмотря на умышленное сбивание его переменой мотива и такта, переменой тона, он всегда попадал правильно и не фальшивил. Часто попугай, слыша знакомый мотив на рояле, начинал фантазировать, подражая сопрано и вставляя в мотив щелканье на подобие кастань-ета и свист. Кроме ритмических движений головой, крыльями, лапками и шеей, я заметил у попугая во время его пения сокращение зрачков. При высоких нотах зрачки суживались и расширялись, причем, как мне кажется, все эти действия зрачков происходили как будто со-гласно переживаниям попугая, т.-е. согласованно с мелодией. Ясно и определенно можно сказать, что мой зеленый попугай обладает и управляет пластикой и ритмом. При этом мож-но предположить, согласно его поведению во время пения, что он ощущает наслаждение. По вышеприведенным данным, согласно выражению ощущений у птицы, можно сделать заключение о большом сходстве с ощущениями человека. Без ритма нет гармонии. Человек, ощущая гармонию, наслаждается. Все поведение птицы, в данном случае попугая, во время музыки и пения представля-ется нам жизнерадостным, отнюдь не угнетенным, или злобно раздраженным. Злоба ясно выражается у него резким, неприятным, слишком громким, скрипучим, однотонным криком с нахохливанием перьев (а у белого какаду и поднятым хохлом) и угрожающим движением туловища и головы. Окончив эти строки, я пошел проверить себя: находясь близ клетки «Жако», я дождался его призывного свиста, подошел к нему, открыл клетку и протянул свою руку. Он немедля спустился и сел на нее (см. рис. 23). По обыкновению, я поднес его к моему лицу «Жако» стал нежно перебирать волосы на моих усах (см. рис. 24), затем он начал свое то-кование (см. рис. 25). Я следил за зрачками: черные зрачки его едва заметно для глаза сокращались и, чем сильнее он токовал, тем движение зрачков яснее выражалось (см. рис. 26). При реакции зрачки совершенно сузились до едва заметной точки (см. рис. 27). Для меня вполне было ясно, что при наслаждении зрачки у попугая суживаются. Могу добавить, что при своем пении попугай явно переживает наслаждение. Его фан-тазия в пении, не будет смело сказано, есть своего рода творчество. Рис. 24. Процесс токования серого попугая «Жако», вызванный В. Л. Дуровым. (Редкий случай). Первое проявление токования (опускание крыльев). Рис. 25. Процесс токования серого попугая «Жако», вызванный В. Л. Дуровым. (Редкий случай). Рефлекторная мимика полового раздражения (топтание на месте, приподымание и опускание попеременно обоих крыльев, сопровождаемое особыми звуками). Рис. 26. Процесс токования серого попугая «Жако»,вызванный В. Л. Дуровым. (Редкий случай). Рефлекторная мимика положения (обнимание руки низко опушенными крыльями), сопровождаемая особыми звуками в учащенном темпе. Рис. 27. Процесс токования серого попугая «Жако», вызванный В.Л.Дуровым. (Редкий случай). Рефлекторная мимика полового раздражения (акт спаривания. сопровождающийся прекращением особых звуков, учащенным дыханием, спазматическими движениями крыльев и хвоста и прижиманием брюшка к руке).
Admin: Я случайно в Гамбурге наткнулся на агента продавца животных, который, путешест-вуя и охотясь, собирал редкостные экземпляры, скупал и продавал их Гагенбеку. Он только что возвратился из Южной Америки и привез водяную свинью капибару. Это животное, в высшей степени пугливое, было с большим трудом привезено в особой клетке и доставлено в Гамбург. Клетка состояла из полотняных стенок для того, чтобы животное не могло разбиться и погибнуть. Капибара до того пугливое и нервное животное, что, теряя рассудок, от страха она по временам как сумасшедшая кидалась и билась об стенки. Я приобрел эту свинью за солидные деньги, и ничуть не раскаялся. Благодаря изучению особенностей животного я еще раз убедился в существовании особого транса. Охотники на капибар рассказывали следующее: в Южной Америке в болотистых местах, в высокой траве близ рек, капибара, осторожно пробираясь, питается сочной травой. Ходит свободно в воде по дну реки, превосходно плавает. Капибара принадлежит к самому большому виду грызунов. Во время охоты на них охотники, местные жители, замечали следующие факты. Громадная змея анаконда охотится за капибарой, при чем у нее своеобразный способ ловли: змея, подняв голову, смотрит в глаза капибаре и как бы зачаровывает ее своим взглядом, заставляя это трусливое животное оставаться на месте неподвижно. Охотники описывают, как змея, высоко подняв переднюю треть тела, не спуская глаз смотрит на водяную свинью, долго, приблизительно минут пять, и капибара замирает на месте, как каменное изваяние; зачарованная, она сидит неподвижно, вытянув шею и подняв свою тупую морду почти вертикально. Сидит капибара, не шелохнется и ждет своей неминуемой смерти. Анаконда, приковав взглядом и обезволив животное, бросается на свинью, обвивает ее своим могучим телом и душит, затем долго мнет своими железными кольцами и проглатывает. Рассказы охотников, переданные мне агентом, заставили попробовать испытать силу моего взгляда на животном, и вот я приступил к опыту. Опыт увенчался неожиданным успехом. Легким поглаживанием я заставлял обращать внимание капибары на мои глаза и затем фиксацией глаз я быстро приводил ее в состояние транса (см. рис. 34). На арене цирка я это свойство водяной свиньи применил к следующему трюку, я сначала давал капибаре морковь, которую грызун с удовольствием принимался жевать, двигая нижней челюстью во все стороны, затем легкими пассами и быстрым улавливанием ее взгляда я сразу приводил ее в транс, капибара замирала и переставала жевать, я переводил мой взгляд незаметно для зрителей ниже или выше глаз, немного полузакрывая их, при чем громко произносил: жуй. Капибара опять приходила в свое естественное состояние – моментально принималась аппетитно дожевывать несведенную морковку. Опять легкое прикосновение рук, пронизы-вающий взгляд и повелительное слово «довольно», заставляли капибару моментально при-ходить в состояние столбняка. Конечно, в этом случае «жуй» и «довольно» не были резуль-татом внушения дрессировки, так как этих слов она не понимала и не связывала их с дейст-вием; я только воспользовался фиксацией взгляда и пассами для того, чтобы производить известный эффект. Очень и очень жаль, чистосердечно признаюсь, что для эффекта мы, артисты, почти всегда прибегаем к фокусам, афишируем, рекламируя и преувеличивая факты и этим служим часто во вред научной истине. Часто заставляем смешивать настоящее проявление внушения с фокусами, ничего общего с наукой не имеющими, чем и отдаляем изучение и искание начал и разрешение задач еще не разрешенных. Много вреда сделали этим путешествующие факиры, фокусники, которые простые физические законы и химические соединения применяли к трюкам, ничего общего не имеющим с гипнозом. Приведу пример хождения по остроконечным саблям голыми ногами, прыгания с возвышенностей на битые стекла или гвозди, часто вбитые и смотрящие кверху острыми концами, при чем голые подошвы остаются неуязвимыми. Неуязвимому факиру приписывают силу внушения или гипноза. Сначала приписывала сама публика, а потом уже и факир, т.-е. фокусник, присваивал себе название гипнотизера. Фокус же просто открывается: чем чаще набиты гвозди, тем опыт безболезненнее. Они представляют из себя площадь для ног факира, на всей площади точек соприкосновения с телом, так много, что сила давления каждого гвоздя в отдельности уменьшается в десятки раз, а потому и исключает какую-либо опасность повреждения кожи. Вот если бы факир прыгнул на один, или два гвоздя голыми подошвами, то, поверьте, гвозди, благодаря тяжести его тела, пронзили бы кожу, как бы она у него ни была толста и груба. Хождение по остро отточенным саблям и по битым стеклам все то же самое, основано на этом же законе. Рис. 34. Капибара в трансе. Приведенный пример есть грубый сознательный обман, но вот приведу и другой, бес-сознательный, скорее не обман, а самообман. Некоторые ученые предполагают один из видов гипноза в том, что можно курицу, или какую-нибудь другую птицу известными приемами заставить принять то или иное положе-ние и пребывать в нем до тех пор, пока этого пожелает экспериментатор. Случается даже, что птицы теряют тогда болевую чувствительность. Опыты эти известны уже давно. Еще Афанасий Кирхер рассказывает (в своей «Ars magna lucis et umbrae». Рим, 1646. о чудесном эксперименте, который состоял в следующем. Курицу со связанными лапками клали на пол и проводили от каждого ее глаза меловую чер-ту в косом направлении. Курица тогда даже после снятия повязок с лапок долгое время на-ходилась в неподвижном состоянии. Чешский ученый физиолог Чермак, исходя из этого опыта, вызывал у животного со-стояние оцепенения уже без меловой черты, а просто клал что-нибудь на основание клюва. Он полагает, что внимание животного приковывается к этому предмету и, наконец, животное достигает такой степени нервного утомления, что даже засыпает. Полагают даже, что колеблющийся, «шатающийся» полет поднятого с гнезда чибиса и других птиц не есть результат хитрости и разумного расчета, а в большой степени явление окоченения, вызванного потерей, вследствие страха, самообладания. Прахер различает два состояния животных, над которыми производились опыты по системе Чермака: состояние под влиянием действия страха (каталепсия) и состояние, вы-званное гипнозом. Пример, опыт с петухом. И я полагаю, что ошибаются те люди, которые в явлениях оцепенения курицы усматривают один из видов гипноза. Тут нет гипноза, как нет гипноза в неуверенном полете чибиса. Я в этом убедился, ибо часто проделываю такие опы-ты с разными птицами. (См. рис. 35). Тут скорей случай самовнушения. У курицы произошел просто обман чувств, – «субъективное ощущение», которое случается и у людей. Вам в глаз попала песчинка, вы ее удаляете, но после удаления вам все-таки кажется, что песчинка в глазу. Рис. 35. Явления оцепенения. Птица в трансе. Я беру петуха и быстро, не давая ему опомниться, кладу спиной на стол, одной рукой прижимаю тело его к столу, а другой придерживаю двумя пальцами за клюв. Сначала петух естественно протестует, старается высвободиться из рук, но, чувствуя свое бессилие, со страхом от неожиданности, невольно покоряется. Не меняя положения рук, я постепенно ослабляю нажим. Едва заметно для петуха я от-нимаю руки. У него остается ощущение от надавливания. Обман чувств. Субъективное ощущение. Петух, во избежание повторения болевых ощущений, смирно лежит и закрывает глаза, скорее от страха, чем от фиксации. Состояние оцепенения у животных проходит так же скоро, как скоро теряется ощуще-ние на коже от прикосновения и давления пальцев. Петуху кажется, что вы его все еще дер-жите. (Петух обманут, – обманут и ученый, приписывая опыт гипнозу). Физиолог Чермак клал на клюв птицы камешек, чем еще более вводил птицу в заблуждение. Она, чувствуя тяжесть на клюве, предполагала, что это не камень держит клюв, а все еще человеческая рука, и что против силы человека бороться немыслимо, – своим напрасным протестом вызовешь только боль. И лежит петух, закрывая от опасения боли глаза до тех пор, пока вы не отнимете кам-ня, и не пройдет совсем ощущение надавливания. Я пробовал осторожно делать так: клал птицу на мягкую подушку кверху ногами, долго ее придерживал руками, слегка нажимая, и затем, когда петух, чувствуя свое бессилие, переставал двигаться, успокаивался, я, не отпуская его, одной рукой под крыло клал свинцовую пломбу, затем тихо вытягивал лапу и гнул шею на сторону, – придавал неестественную позу (см. рис. 36). Петух долго лежал, закатывая глаза, закрывая их; получалось, как будто птица спит. К горячему телу прикасался холодный свинец, который обманывал чувство петуха. Кирхер, проведя меловую линию, придерживал клюв. Меловая линия здесь ни при чем, и это-то придерживание и служило главной причиной якобы гипнотического состояния. Затем, прежде завязанные ноги, после освобождения от повязок продолжали нести на себе ощущение как бы оставшихся повязок, как это случается в глазу после вынутой песчинки, что и служило самообманом, скорее самовнушением. Рис. 36. Птица в оцепенении. Транс, это есть, по-моему, состояние временного оцепенения, при подавлении психики различными агентами, в большинстве отрицательного свойства, как, напр., испугом, страхом или др. нервными потрясениями, вплоть до обморочного состояния. Зачаровывание взглядом, по моему мнению, следует отнести к чувству страха от внезапной и длительной фиксации взглядом. Наряду с этим должно существовать состояние не подвижности, вызываемое агентами положительного свойства и достигаемое» напр., во время экстаза, радостного движения, чрезмерного восторга и т. п. Транс, получаемый в результате воздействия нейтральных агентов, как, напр., путем внушений с пассами, или без пассов, или одними пассами без внушения, отличается от тран-са, описанного в первых двух случаях, тем, что в то время как положительные и отрицатель-ные агенты заставляют сознание подопытного резко суживаться на внимании к одному предмету или явлению, в третьем случае, при нейтральных агентах, получается полное рас-сеяние сознания. Примеры (фот.) см. рис. 37 и 38. Прот. № 5 (неподвижное состояние свинок). Прот. № 44 (каталепсия м. свинки).
Admin: Эмоции, внушенные животным. При очередной лабораторной работе, после прочтения моего доклада («Ассоциации и сны у животных») возник вопрос, переживают ли животные различные состояния, вызван-ные моей дрессировкой. Собрание, признавая мои наблюдения весьма ценными, все же нашло вопрос о повтор-ных актах чихания спорным. Подвергается критике мое положение в первом докладе о переживаниях и представле-ниях у животных. 1) Мнение проф. Ф. Е. Рыбакова: «Чиханье – акт чисто рефлекторный и психика тут ни при чем». 2) Проф. Г. А. Кожевников: «О переживаниях у животных речи быть не может, даже и люди-актеры – и те не все переживают. У животных мы имеем дело с заученными жестами». Рис. 37. Вызывание неподвижного состояния верблюда фиксацией взгляда. Я возразил, что животные сознательно играть роль не могут на что я в своем предыду-щем докладе и указывал, но в отдельности различные, проявления чувств, как в моих пред-ставлениях, так и зафиксированные моей кино-картиной «И мы как люди», некоторые жи-вотные, в особенности «Пик», переживают и повторяют эти переживания, по моему приказанию, несколько раз, например: собака лениво вылезает» из своей корзины, естественно, аппетитно потягивается, радуется, плачет, т.-е. воет, при чем у нее появляются на глазах слезы и т. п. Все это она проделывает во всякое время, когда мне надо. Рис. 38. Собака «Бишка» в трансе. 3) Проф. М. П. Садовников: «Какими данными докажете, что животное радуется?» Бы-ло высказано предостережение против увлечения антропоморфизмом. К моему возражению, что проявление чувств у собаки выражается наружными движе-ниями, т.-е. пантомимой, мимикой, своеобразным положением хвоста и т. д. И. А. Лев, вы-сказывал предположение, что животные могут действительно чувствовать и переживать в состоянии гипноза, что им и наблюдалось при моих опытах внушения собакам «Лорду» и «Пику» (собаки бросались со злобой на известный объект), но в вопросе о повторных чи-ханьях И. А. Лев присоединяется к остальным оппонентам. Все возражения и предположения заставили меня остановиться на этом спорном вопросе и детально разобраться в нем. Полагаясь на практическое свое знание и понимание «духовного» мира животных, а также ссылаясь на ученые труды Дарвина, академ. В. М. Бехтерева, академ. Тарханова и дру-гих, я осмеливаюсь вновь настоящим возразить моим уважаемым оппонентам, тем более, что поднятый вопрос считаю научно важным, как вопрос, отчасти освещающий дрессировку, как метод в зоопсихологии. Акт чихания может быть естественным и искусственным. Естественный делю на две части: 1) Механическое раздражение слизистой оболочки носа, и 2) Рефлекторное движение, проявляющееся, как следствие этого раздражения и состоя-щее из расширения ноздрей, сморщивания носа, одновременного поднятия головы и втяги-вания воздуха, прищуривания глаз и прижимания языка к гортани, быстрого, с шумом, вы-пускания воздуха, зигзагообразного опускания головы, как бы встряхивания. Все эти последовательные движения составляют целую гамму сложного рефлекса. Искусственный акт чихания есть подражание наружному виду перечисленных движе-ний. Человек актер-мимист может скопировать всю гамму движений, но для этого требуют-ся некоторое усилие и упражнение. Рефлекторное чихание доступно животным, как и лю-дям. Искусственное, деланное чихание недоступно ни одному из животных, кроме человека, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Такого искусства оно достичь не может. Нет в мире такого дрессировщика, который мог бы выдрессировать, например, собаку чихать, зевать, потягиваться так естественно и натурально. Он был бы величайшим гением на земле. Так подражать животное ни в коем случае не может. Заучить последовательно все движения, применяя мимику, пантомиму и звукоподра-жание, для животного положительно недоступно, а потому считаю это предположение, как антропоморфное, отпадающим. Остается для животных естественный акт. Могут ли рефлекторные, видимые нами движения, самостоятельно проявляться без ме-ханического местного раздражения? От разрешения этого вопроса зависит весь смысл настоящего доклада, а потому я на нем остановлюсь более подробно. Вызванные, как и самостоятельные чихания, бывают различной степени, т.-е. сильные и слабые. При естественном чихании количество и качество рефлекторных движений тесно связаны с сильной или слабой степенью местного первоначального механического раздра-жения. Это мы отлично знаем. Чем сильнее раздражение слизистой оболочки, тем резче вы-ражаются рефлекторные движения. Те же самые изменения и колебания мы видим и при мо-их вызванных актах чихания. Если я дрессированную собаку застаю в спокойном состоянии и ей приказываю чих-нуть, она чихает естественно, нормально, с выделением слизи из носа. Когда собаку застав-ляю повторять много раз под ряд, то чихание слабеет и собака не дочихивает, т.-е. не дает полную гамму движений. То же самое получается, если собака волнуется, спешит получить обычную награду, или развлекается. Все эти- данные говорят за то, что от настроения жи-вотного зависит качество и количество рефлекторных движений. Ясно, что существует связь между внутренним сосредоточиванием внимания и раздражимостью слизистой оболочки носа. Моя задача – вызвать у животного особое внимание на ту часть тела, на то или другое его движение и главное на собственное, животного, ощущение, которое обыкновенно бывает причиной движения. Вот та задача, от разрешения которой зависит нужный мне эффект. Подробно опишу, как я дрессирую, т.-е. вызываю повторные акты чихания. Заранее извиняюсь за длительное изложение и частое повторение деталей, считаю дол-гом обратить ваше внимание на все мелочи. Разделю свое описание на две части: 1) как это видит объективно наблюдатель, и 2) мои субъективные переживания. Собака, с которой я произвожу данный опыт, должна быть сравнительно обезволенной воспитанием, вполне сформировавшейся, достигшей зрелого возраста, находиться в данный момент в спокойном, полусытом состоянии. Окружающая обстановка не должна отвлекать ее внимание, желательна полная тишина. Я приказываю собаке сесть на стул, становлюсь против нее, и на ее глазах вынимаю из кармана кусочек мяса. Несколько секунд проходят в неподвижном состоянии, собака не сводит глаз с мяса, потом начинает тянуться к приманке. Я делаю шаг назад, собака принимает прежнее положение, т.-е., двигаясь назад, садится. Я передвигаюсь вперед. Это повторяется несколько раз. Во все время дрессировки я с одинако-вой интонацией произношу слово – «чихни!», при чем «чихни» я говорю громче, или тише, в зависимости от движения животного. Я предугадываю желания собаки (предугадка см. главу: внушение, как техн. прием). Собака смотрит то на карман, то на руку с мясом и, начиная терять терпение, подымается, топчась на одном месте, и снова садится. Но вот она вопросительно смотрит на меня; в этот момент я, не спуская глаз с глаз со-баки, делаю, движение всем туловищем вперед и тихо говорю: «чихни!» Собака опять пере-водит глаза на руку с мясом, которую я тотчас же медленно отодвигаю. Собака подымает уши, направляя их вперед, встает на все лапы (я чуть-чуть отодвигаюсь), собака опять садит-ся и опускает уши к затылку, я снова приближаюсь к ней. Животное вновь смотрит на меня; сгибая голову на бок, как это делают некоторые породы при напряжении внимания. Я при-ближаюсь еще ближе и снова шепчу: «чихни». Собака, нетерпеливо топча передними лапа-ми, смотрит то на мясо, то на карман. Я снова немного отхожу. Собака начинает тихо повизгивать, заметно отделение слю-ны. Животное облизывается, я подхожу к ней. Собака жадно втягивает носом воздух, Я придвигаюсь совсем близко, она облизывает языком свой нос; рука моя приближается к морде; ноздри ее и верхняя губа вздрагивают, начинается слюнотечение и выделение из носа. Это снова заставляет ее облизываться. Она снова смотрит вопросительно в глаза и тихим визгом как бы жалуется, мне на длительность процедуры. Мой взгляд и слово «чихни» повторяются вновь. Собака, потеряв терпение, порывисто двигается к мясу, я быстро отодвигаюсь назад. Собака беспокойно отворачивается в сторону. Я произношу привычные ласкательные слова и снова привлекаю ее внимание на себя. Собака переводит глаза с моих глаз на мясо и обратно. В моменты встречи наших взглядов, я головой делаю движение вперед и ближе придвигаю мясо к морде. Собака уже не отворачивается от моего взгляда (у нас устанавливается какой-то молчаливый союз, какой-то контакт). Она начинает морщить нос и приоткрывать рот, облизывая нос и не сводя глаз с моих, слегка чихает. Тотчас же я даю ей мясо. Собака быстро его проглатывает. Достаю другой кусок. Те же движения – взгляд на карман, на руку и т. д. Все движения короче предыдущих, кроме смотрения в глаза; наши, взгляды как бы сливаются, губы и нос собаки нервно подергиваются и она полностью вторично чихает. Сейчас же получает вкусопоощрение. Опять повторяются наши обоюдные движения, но уже они едва заметны, только глаза собаки долго не отрываются от моих. Слово «чихни» – и животное чихает не раз, а два, три раза подряд и ждет, как должное, вознаграждения. Понятно сейчас же получает. Я даю ей отдых. Поглаживаю ее, приговаривая обычное ободряющее слово – «бравшейн». Если у собаки не удовлетворен еще аппетит, то через полчаса я опять приказываю чихать. Снова слияние наших взглядов и едва заметная игра движений. Собака охотно исполняет. Вот все те несложные действия, которые видят наблюдающие. Теперь опишу внутренние мои субъективные переживания. Прежде всего перед опы-том я должен быть уверен в положительном исходе его. С момента дрессуры все свое старание прилагаю к тому, чтобы сосредоточить внима-ние собаки сначала на мясе, которое, по мере нужных мне движений, то удаляется, то при-ближается. Варьируя этими движениями, я стараюсь вызвать у животного вопросительный взгляд. При этом сам я должен не отвлекаться ничем. Чувство «предугадка» должна играть все время свою роль. Когда я замечаю по глазам, что собака старается разгадать мое желание, я пристально смотрю ей в глаза и, напрягая свою энергию, мысленно, приказываю чихнуть, т.-е. не думаю о слове, как таковом, а о движении при чихании или, лучше сказать, о чувстве при чихании, как я его себе представляю. Если животное переводит свой взгляд на мою руку или карман, то я, оставляя напряжение, снова ловлю ее глаза своими. По мере повторения концентриро-вания сосредоточенного внимания, я усиливаю свою энергию. Во время хода процесса, когда собака достаточно долго не отрывает своего взгляда от моего, я особенно усиленно думаю приблизительно так: сейчас начнет подниматься нос; вот он уже сморщивается, ноздри раздуваются и т. д. По мере хода течения моего воображения, делаются мною почти невольно и мои, едва заметные для меня движения и сливаются с движениями животного. Я, смотря напряженно в глаза, одновременно вижу и нос собаки, но больше воображением, при этом, как бы сам переживаю в своем носу щекотание и чувствую движение своих ноздрей. По мере того, как мое внимание направляется на раздражение в носу, собака как бы заражается от меня, и едва заметное движение ее ноздрей, больше моим внутренним чутьем, чем зрением, улавливается мной. Я напрягаю свою энергию, как бы толкаю: ну, ну, еще сильней, дальше и т. д. При этом мысленном приказании, не отрываясь от глаз собаки, двигаю чуть-чуть головой вперед. Все вышеописанные мои психофизические напряжения, смотря по заданию, часто вы-зывают у меня усиленное сердцебиение (120 пульс). На лбу выступает пот. Во время сеанса с «Пики» в 1916 году присутствующий Владимир Михайлович Бехтерев между прочим заметил, что такое напряжение с моей стороны излишнее, можно и без волнения внушать... и вот предо мной стал, вопрос: нужны ли все эти переживания во время дрессуры? И я пробовал. Но без участия моей энергии при внушении и без моего особого сосредоточенного внимания мне никогда не удавалось вызвать у животного нужные мне эффекты. Все мои наружные, видимые движения во время дрессуры без внутренних невидимых, если так можно выразиться, не дают полных, скорых, нужных результатов и наоборот. Одни только внутренние движения, одно только психофизическое напряжение тоже самое во вре-мя дрессуры бессильны, как таковые, за исключением чистых опытов. Чистыми я, по моей терминологии, называю те опыты с животными, которые я произ-водил с «Бишкой», «Запятайкой» и «Пики», т.-е. опыты «телепатии», непосредственное вну-шение вполне обезволенным животным. Вот почему я упомянул и подчеркнул в начале мое-го разбора слово сравнительно обезволенных животных. От качества обезволивания зависит и длительность и трудность дрессировки. Стараясь проанализировать акт дрессировки, я ни под каким видом не приписываю всего успеха тем или иным внешним моментам. вроде мимики, понижений и повышений голоса и т. д. Основной особенностью моих опытов над животными, на ряду с тем или иным внеш-ним актом, т.-е., жестикуляцией, является психофизическое напряжение, которое необходи-мо с моей стороны для достижения желаемого эффекта. Пытаясь осознать, вышесказанное, я принужден в виде рабочей гипотезы предположить какое-то лучеиспускание, какую-то эма-нацию, исходящую во время акта дрессуры из моего организма. Мне кажется, что в психофизическом существе объекта, подвергаемого дрессировке или излучению, исходящие из моего организма лучи концентрируются, как в фокусе , по-добно свету и создают эффект, обусловливающий тот или иной суггестивный акт со стороны под опытного животного. Сильное мое психофизическое напряжение я считаю главной причиной всех успехов в дрессуре, в особенности при чистых опытах внушения и отчасти в дрессировке, при вызывании повторных ощущений у животных. Понятно, от степени обезволивания зависит и степень эффектов. Недостаточно обезволенному животному, например, щенку, как бы сильно ни применял я свою психофизическую энергию, ничего внушить нельзя. При полной картине вполне обезволенного животного, когда задерживающие центры ослаблены и животное не пытается вам противиться и, любя вас, доверяется вам, тогда опыты дают поразительные результаты. В повторении акта чихания, зевания и т. д., так же, как в чистых актах внушения, доверие животного играет важную роль. Без доверия объекта нельзя вызвать и его внимание к себе и затем направить, сконцентрировать внимание на внутренние его же ощущения и пробудить их. Я вынес определенное впечатление, что у некоторых животных психофизиологиче-ские явления некоторого рода резче и примитивнее проявляются, чем у человека. Сосредоточивать внимание на свои внутренние органы животным легче, чем человеку, уже потому, что других высших чувств и мыслей у них несравненно меньше, чем у человека. Вот что пишет академик И. Р. Тарханов : «Внимание, подкрепляемое верою в могуще-ство того или другого приема и сосредоточиваемое на той или другой части тела, по мне-нию Фехнера, ведет как бы к пробуждению тех ощущений, которые возникают з этой части. Каждое же отвлечение внимания от этих частей ведет как бы к засыпанию этих чувств и ощущений. Грюитгуйзен прямо указывает, что, сосредоточивая внимание на концах пальцев, мы начинаем ощущать в них какое-то щекотание, как бы бегание мурашей, а сосредоточивая внимание на слухе, даже при полной тишине, начинаем слышать различные более или менее неопределенные звуки, шумы и т. д. Впрочем и Джон Гентер говорил, что он может сосредоточивать внимание на любой части тела до тех пор, пока у него не явится в этом месте некоторое ощущение. На важность внимания, в этом отношении, указывали также Гельмгольц, Винслоу, Гольланд и другие. И знаменитый Дарвин строит даже свою теорию о способности краснеть на том, что внимание, направленное на известную часть тела, ведет к расширению в данной части сосудов». Я предполагаю, что и в данном случае при внушении чихания, зевоты, потягивания, чесания и т. д. происходит то же самое. При чесании, например, прилив крови к слизистой носовой оболочке своим давлением может дать первое механическое раздражение. «Внимание, дальше пишет И. Р. Тарханов, строго направленное на какую-нибудь часть тела и подкрепленное убеждением и верою в то, что в ней должно произойти то или другое действие, имеет могучее значение, как это прямо следует из вышеприведенных фактов. Ко-лебания и сомнения в исполнимости желаемого явления предрасполагают к его невыполне-нию и к появлению даже противоположных результатов. Чарльз Дарвин дает в этом отноше-нии следующее интересное наблюдение над влиянием внимания на отраженное движение человека. Он держал пари с 12 молодыми людьми и утверждал, что понюхав нюхательного табаку, они ни в каком случае не чихнут. Они же, на основании прежних наблюдений, ут-верждали совершенно противное, но Дарвин выиграл пари, хотя молодые люди нюхали до того, что глаза их начали слезиться. В этом случае внимание молодых людей было обращено на возможность неудачи, и она действительно осуществилась. Сила внимания сказывается и в сфере сосудистой системы. Дарвин показал, что сосредоточение внимания на какой-нибудь части тела обыкновенно вызывает расширение просвета кровеносных сосудов, и к этому же мнению присоединяются Гольланд, Тюк и многие другие авторы. Этим объясняются и явления стигматизации у экзальтированно религиозных женщин, т.-е. явление гиперемии или даже выступление крови в определенные дни на тех местах тела, где были вбиты гвозди у Иисуса Христа. То же сосредоточивание внимания может также усиливать отделение желез». «Внутреннее сосредоточение, как пишет профессор Бехтерев, состоит в постоянных оживлениях известных следов». При возможном устранении всех других следов и при по-давлении всех вообще внешних реакций у обезволенных животных, добавлю я, ярче выражается сосредоточение, чем у человека, потому что воля и задерживающие центры подавлены воспитанием, т.-е. упражнением, дрессировкой и внушением. Сила психических влияний на физиологические отправления доказана давно. У некоторых животных, как-то: у собак, лисиц, медведей, барсуков, росомахи, сильное волнение, радость, испуг и т.д. вызывают понос, послабление мочевого пузыря. Человек, направляя в известном смысле свое внимание на течение различных болезне-творных процессов в организме, может вызывать и видоизменять их. Это доказано. Живот-ное, по-моему, легче вызывает различные физиологические акты, например: рвоту, пери-стальтику кишок вплоть до родовых потуг и сокращения матки (опыты с Муаровой) ; за от-сутствием сомнения, животное легче вызывает реакцию. Вот почему без повторных пробуж-дений ощущений, без особого усилия своей воли, скорей и ярче выражается у животных акт произвольной рвоты, т.-е. по желанию животного, например, у барсуков (Meles taxus), про-исходящий очень быстро. Наблюдая за ними, я видел несколько раз факты, при одновремен-ном кормлении из одной чашки двух барсуков (самка «Сурка» и самец «Борька»). Они куса-ли друг друга за морды, спеша каждый забрать из супа мясо с хрящевыми частями. «Сурка» успевала чаще вытаскивать из жидкости куски мяса и быстро проглатывала их один за дру-гим, потом отходила в угол комнаты, изрыгала целиком проглоченное и тут же спеша пере-жевывала и глотала кусок за куском. При приближении самца, она недоеденные куски вновь проглатывала, как бы пряча в желудок и бежала, ворча, в другой угол комнаты, затем вновь вырыгала и поедала без остатка. То же самое я заметил и у росомахи, когда порция мяса была увеличена. Почти то же самое делали и мои собаки, при этом остатки вырванного мяса собаки как бы прятали, водя носом по полу по направлению к куску, как бы зарывая его землей. Произвольный акт рвоты ясно выражается у моего верблюда «Чижика» (так называется верблюд). Привязанный на дворе, не имея возможности уйти от уличных мальчиков, которые его часто дразнили, он отгонял их, изрыгая зеленую жидкость и оплевывая их с ног до головы. Часто потом во время езды (я на нем ездил в экипаже), при одном виде проходящего мальчика, у него появлялась отрыжка. Само собой разумеется, что без внимания, направленного на известные части своего организма, повторные акты не могли бы производиться. То же самое относится к вызыванию мною у животных повторных ощущений потягивания, зевоты, чихания, чесания и т. д. При ослаблении внимания эти акты наполовину не доделывались, что ясно выражено в моей картине «И мы, как люди» в первой ее части у собаки «Пик», когда он по приказанию, лениво вылезая из своей корзины, потягивается. В первый момент исполнения своей роли, мы видим, как он аппетитно расправляет мускулы, потом садится (так надо по ходу пьесы), повторяет потягивание, но на пути отвлекается и не доигрывает до конца. Очевидно, внутреннее сосредоточение было прервано внешними ощущениями. То же самое происходит при повторном вызванном чихании, чесании и зевоты и т. д. Мой «Пик» в спокойном состоянии чихал полностью, как говорится с аппетитом. Волнуясь – спешил, не дочихивал, а когда его внимание было обращено на что-нибудь другое, на мое требование – чихни – едва кивал головой. Спокойное сосредоточенное внимание необходимо для полного переживания, вызванного ощущениями, при этом замечу – большое значение имеют общие условия состояния организма, возраст животного и т. д. При ослаблении же внимания ряд сочетательных рефлексов задерживаются и совсем прекращаются. «Под названием сочетательных рефлексов мы понимаем» – пишет профессор Бехтерев – «тот многочисленный ряд реакций, которые, в отличие от простых рефлекторных реакций, не находятся в прямой и непосредственной зависимости от внешнего раздражения, а вызываются оживлением одного из прежних следов, обусловленным установившимся сочетанием между данным внешним впечатлением, оставившим по себе известный след. Таким образом, в этом случае внешняя реакция, – хотя и развивается под влиянием известного внешнего повода, но не в зависимости от данного внешнего воздействия. Она является результатом прошлых воздействий, обусловливаясь сочетанием следов этих воздействий, с данным впечатлением». Бехтерев пишет дальше: «Опыт показывает, что сочетательные рефлексы могут быть воспитываемы искусственно в условиях лаборатории, что дает возможность изучить все их особенности более полным образом. В этом отношении рядом работ, произведенных в нашей лаборатории (моей и Спиртова, Протопопова, Молоткова, Израельсона, Голанта, Валькера, Бондыревой, Бронна, Платонова и мн. др.) был разработан, как метод воспитания сочетательных двигательных рефлексов, так и изучены всесторонне самые рефлексы и притом, как на животных (собаках), так и на человеке. Кроме того, в целом ряде работ из лаборатории И. П. Павлова изучалось развитие и особенности так называемых условных рефлексов на слюноотделение. К сожалению, методика исследования этих рефлексов применима почти исключительно к животным». Скажу от себя, что в нашей лаборатории, имея много данных от многолетних моих опытов и в сотрудничестве с различными учеными, можно методику исследования различных рефлексов на специально для этого выдрессированных животных довести до нон-плюс-ультра. В. М. Бехтерев пишет, что «опыт показывает, что сочетательные реакции легко могут быть искусственно воспитываемы и у животных. Вся дрессировка собак и других животных основана на упрочении сочетательной связи между данным раздражением и двигательной реакцией, вследствие чего последняя является сложной сочетательной реакцией. Такой сочетательной реакцией может быть у собаки простая подача лапы на протягиваемую руку, вертикальная поза животного при слове «служи», или известные танцы собак, или же бросание собаки на куски пищи при известном возгласе «пилы», и остановка ее при слове «цыц». Как известно, Гольц обратил внимание на то, что собаки с удалением обширной перед-ней области полушарий утрачивают приобретенную ими с помощью дрессировки способ-ность подачи лапы на руку. Мои опыты показали, что этот рефлекс, а равно и приобретенная путем дрессировки способность собак ходить на задних лапах, утрачивается с постоянством после удаления одних корковых двигательных центров на противоположной стороне, чем доказана роль этих центров в отношении упомянутых рефлексов . Позднее Franz воспользо-вался дрессированными движениями у животных для исследования функций лобных долей, а в последнее время О. Kalischer воспользовался дрессировкой собак для исследования тон-кости их cлуха, а также для выяснения роли проводников в корковых центрах. Путем много-кратных упражнений он достиг того, что приучал собак хватать куски мяса при определен-ном тоне, который он называет Fresston, и воздерживаться при другом тоне, который он на-зывает Gegenton. Оказалось, что Fresston действовал даже тогда, когда он был комбинирован с массой других звуков и когда даже музыкальные люди не могли различать Fresston'a. Точно также оказалось возможным приучить собаку хватать куски мяса только при погружении лапы в теплую воду, или при подгибании ее передней лапы и т. п. Неудобство этого метода заключается в том, что он требует предварительной дресси-ровки, зависящей в значительной мере от искусства экспериментатора». Мне кажется, что я вполне обладаю этим искусством, тем более что этот метод я при-меняю почти во всех видах моей дрессуры. К несчастью, из всех профессионалов-дрессировщиков я – единственный, применяющий метод непосредственного воздействия на психику животного. Мое искусство предполагаю применить к будущим нашим работам в большом масштабе. Все сложные сочетательные реакции, все комбинации ассоциаций по смежности, воспитанные искусственно, путем дрессировки, дадут нам обильный материал, который еще раз подтвердит, что дрессировка есть необходимый метод в зоопсихологии. Возвращаюсь к сути моего настоящего доклада о повторных чиханиях по приказанию. Могут ли рефлекторные, видимые нами движения, проявляться самостоятельно, без механи-ческого местного раздражения слизистой оболочки? Из всего моего доклада ясно вытекает, что в данном случае при повторных актах, как то: чихание, зевание, потягивание, чесание, при всяких выражениях чувств радости, горя, злобы и т. д. получается у животных раздраже-ние на. раздражение, т.-е. психофизическое на механическое, путем последовательного вос-питания сочетательных условных рефлексов на различные раздражения, получается обобще-ние этих сочетательных рефлексов, вызываемых безразлично на какие угодно раздражения. Для настоящего сегодняшнего нашего заседания я специально в этот десятидневный промежуток подготовил следующие акты моей дрессуры. На мои слова, что чихание есть целая гамма движений. Вы, мои уважаемые сотрудники, предложили разделить искусственно эту гамму на части, т.-е. пусть собака не чихает, а только дует носом. Это будет служить доказательством. Мои опыты ясно показали, что путем дрессировки обезволенных можно целую гамму сложного рефлекторного движения разделить, так сказать, на отдельные ноты, и заставить под опытное животное проявлять и переживать по желанию экспериментатора ту или иную часть движений. Управляя вниманием животного, можно на полпути какого-нибудь рефлекторного движения прервать, т.-е. отвлечь внимание и заставить повторять (зазубрить) только одну часть движения, например: вызывая потягивание, можно заставить животное только вытя-нуть передние лапы, пригнуть часть тела книзу и остановиться на этом Аналогичное, не са-мостоятельное движение у «Пика» в предыдущее заседании вы видели на моей кино-картине, когда он вторично хотел потянуться, но чем-то отвлекся. Дрессируя на этих днях собаку «Дези» потягиваться, я умышленно прервал вкусопоощрением дальнейшее желание докончить потягивание, т.-е. дал расправить мускулы спины и задних ног. Это движение я намереваюсь в предстоящих представлениях применить к реверансу, т. е. к поклону с приседанием. Второй мой подготовленный опыт с той же собачкой «Дези» связан с интересующим нас в настоящее время актом чихания. Дрессируя «Дези» чихать согласно вашему заданию, я не дал ей произвести всю гамму движений и остановил, прервал ее внимание после первых нот гаммы, т.-е. после выпускания воздуха из ноздрей и остановил дальнейший ход рефлек-сов. Получился только выдох воздуха. Я этот выдох утилизировал следующим образом: при слове «дуй» собака выпускает воздух с особым усилием в музыкальный рожок – пищик, ко-торый производит звук. В дальнейшей разработке этого номера, я выучил «Дези» вкладывать свой нос в резиновый наконечник инструмента в каком бы положении и месте он не находился. Вызвав ассоциацию чувств осязания (прикосновение трубы) с чувством раздражения слизистой оболочки, я соединил все это в один акт. Таким образом опыт с рожком является иллюстрацией начального акта чихания. Итак, подтверждение моего положения о переживаниях и представлениях у животных, я надеюсь, согласно вашему заданию, доказал фактами. К сожалению, факты эти привели к печальному концу «Дези». Собака пала жертвой науки. Установив ассоциацию дутья в рожок, я стал применять для опытов мысленного вну-шения это музыкальное действие, т.-е. собака дула в рожок столько раз, сколько я желал. Я и мои сотрудники, очевидно, злоупотребили этим, не предугадывая последствий, часто применяя опыт для вывода разных статистических данных. У «Дези» получилась эмфизема легких как у многих музыкантов, играющих долго на духовых инструментах, (См. рис. 39 и 40). Вследствие, эмфиземы получился отек в легких и смерть «Дези». Рис. 39. У собаки «Дези» вследствие частого дутья в рожок получилась эмфизема лег-ких и отек.
Admin: Искусственное затормаживание внушенных эмоций. Моя методика. Я вам сейчас, по возможности, подробно, изложу, как получить сложные – внушенные эмоциональные рефлексы с ассоциацией идей у животных, т.-е., как выдрессировать, напри-мер, собак произносить буквы: еф, рр, выговаривать – мама, дуть носом в музыкальный ро-жок, выдыханием тушить свечу, делать реверансы, выть известным образом, подражательно пению; как заставить быка брать правильно голосом ноты: ре, фа, соль; как заставить лисицу произносить букву а и т. д. Я уже писал о способах дрессировки – об общепринятом механическом и о моем эмо-циональном. Не буду повторять, но напомню только вам о моем способе непосредственного воздействия на психику животных, когда животное желает творить и само творит, когда, предугадывая ваши желания, идя вам навстречу, самостоятельно проявляет нужные реакции. Понятно, общепринятым механическим способом достичь этого нельзя. Без предварительно-го установления известного духовного контакта между мною и животными, невозможно натолкнуть на проявление нужной реакции, а потому при установлении ассоциаций идей без контакта, понятно, нельзя обойтись. Возьмем моих вполне одомашненных, почти обезволенных воспитанием собак. Бишка-дворняжка, можно сказать, вполне была под конец своей жизни, обезволена, например, ко-роткое мое «с» действовало на нее моментально и она беспрекословно, тотчас же отвечала на это своим поведением. Запятайке-полукровке (такса с дворняжкой) приходилось давать более продолжительно звук «ссс», а Лорду – чистокровному сенбернару, Моки и Малышу – чистокровные тойтерьеры, Пику-фокстерьеру, Дези – французскому бульдогу и Марсу – не-мецкой овчарке, часто приходилось даже повторять и довольно продолжительно произно-сить звук «ссссс». Рис. 40. Жертва науки. Больная эмфиземой собака «Дези» в день смерти. Индивидуальные особенности каждой собаки а также и степень обезволивания играли большую роль в установлении контакта, а потому и устанавливать ассоциацию по смежности невозможно было у всех одинаково, по одному шаблону. Степень сосредоточенного внимания у всех вышеупомянутых собак была различна: у одной – сосредоточенность проявлялась в любой момент и держалась довольно долго; у другой – вызывалась с некоторыми усилиями с моей стороны и продолжалась недолго; у других – с некоторым трудом, различными приемами вызывалась и устанавливалась непрочно . Поэтому достижения установления контакта и сами контакты были различны. Вот почему, сначала, я хочу обратить ваше внимание на примеры, которые я буду приводить. Прошу не считать возможным учить каждое животное одинаковыми, по одному шаб-лону, приемами. Возьмем, например, Марса. Как я его учил говорить «мама»? Достаточно обезволенного Марса я заставлял сесть в кресло, помещался против него и фиксацией моего взгляда внушал ему сон. Собака в начале противилась, отворачивала голо-ву, нарушая тем свое вначале сосредоточенное внимание, но ранее обезволенная собака не решилась соскочить с кресла и уйти. Потом, как протест, как бы отталкивая меня от себя, махала лапой, а затем, встречаясь с моим пристальным взглядом, не могла уже оторвать сво-их глаз и постепенно стала закрывать их. Впоследствии, в течение пяти минут собака спала крепким сном. В последующие сеансы, все слабее и слабее протестуя, в течение 2 минут крепко засыпала, теряя обоняние (см. протокол № 15 о Дэзи). Когда у Марса внушение идеи о сне прочно ассоциировалось с фиксацией моего взгляда, я приступил к дрессировке, т.-е. (заставлял говорить «м а м а»), к установлению другой ассоциации по смежности. Сажая в кресло, как перед внушением и фиксируя глазами, я вызывал у Марса зевоту. Как только со-бака начинала зевать, я тотчас же тормозил вкусопоощрением. Не успел Марс закрыть рот, как получил мясо; проглотив его, он снова встречал мой фиксирующий взгляд и снова от-крывал рот для зевоты – тотчас же получал вкусопоощрение, так несколько раз подряд. Ко-гда собака естественно зевает, то обыкновенно в это время полузакрывает глаза. Марс, после двух-трех раз торможения, уже зевал, не закрывая глаз, а следил ими за движением моей ру-ки с мясом. Это дало ему возможность сосредоточить свое внимание только на мясе и от-влечься от сна. Мясо, по мере движения челюстей, при зевоте то приближалось, то удаля-лось, т. - е. как только пасть собаки раскрывалась, сейчас же я делал движение рукой вперед – к морде, вследствие этого прекращалось, тормозилось желание зевать, и он, на полпути, следя за мясом, закрывал рот. Рот закрывается, принимается рука назад, челюсти разжимаются, рука с мясом делает движение вперед и назад. Эти упражнения постепенно принимают вид предугадки, описан-ной выше. Собака зорко следит за мной, я за ней, и оба, сливаясь в одно целое, как 5ы играем в ловитки. Я не пропускаю момента вкусопоощрять после двух раз открывания и закрывания рта. Вкусопоощрением расчленяю, т.-е. делаю 10 секунд антракт, т.-е. при открывании и закрывании челюстей получается немое «м а м». Сейчас же повторяется второй раз «м а м», после этого дается вкусопоощрение. Пока собака жует и проглатывает мясо, получается приблизительно 10 секундная пауза; затем опять вызывается «мам – мам», вкусопоощряю и т. д. Я ловлю движение челюстей с помощью предугадки и не даю закрывать плотно рот при первом и втором соединении губ так, чтобы не получилось впоследствии «мам-мам», а было ясно слышно – ма-ма. Дальше надо, чтобы немое «мама» было дополнено голосом. Надо вызвать у собаки горловые звуки. Когда, после затормаживания зевоты, устанавливается прочно ассоциация двойного закрывания и открывания челюстей, я перестаю давать за каждым разом вкусопо-ощрение, а с известными пропусками, но не давая сложным, условным рефлексам угасать, от времени до времени даю мясо, но так, чтобы собака проявляла в паузах нетерпение голосом. «Марс» в этих случаях то садился, то вставал в кресло, принимался визжать, и я, напря-гая свою энергию, не спуская глаз с его глаз, как бы вкладывал в него мое желание и при нужном мне более, подходящем звуке, давал вкусопоощрение. Вначале, устанавливая визг с движением рта и мясом, я, не дав ему укрепиться, затормозил его звуком – ссс – и отвлек внимание собаки поглаживанием, а затем уже. раз вызвав желание получить мясо звуком, я добился того, что «Марс», постепенно угадывая мое желание, то лаял, то снова визжал и, на-конец, стал глухо издавать, одновременно открывая и закрывая рот, тихие, хриплые горло-вые звуки. Получилось ясное, но как бы произносимое шепотом слово: ма-мам. Закрепив это частым повторением и без пропусков вкусопоощрением, я принялся за дальнейшее: мне надо было вызвать более громкие и басовые ноты. Для этого, не меняя положения своего тела, с теми же движениями руки, я вызвал у собаки звукопоощрением вой . «Марс» вначале визжал и лаял и, наконец, завыл, одновременно стараясь открывать и полузакрывать рот – в миг – и получил награду. Повторяя несколько раз – то получая порицание, то поощрение, наконец остановился на начальных нотах воя. Так получилась полная иллюзия человеческого голоса, говорившего «мама». «Бишку» к сожалению, я не учил говорить «мама», «Дези» тоже, но «Лорд» и «Пик» исполняли этот номер. При чем, как я ему внушал, вы уже знаете из прочитанного выше. Писал про это я очень давно, много лет тому назад, и писал я так, как мне в то время этот акт представлялся, но в настоящее время, при сравнении с «Марсом», я вспоминал, что «Пик» более обезволенный, чем молодой «Марс», поддавался внушению куда скорей и легче, и этот номер «мама» был вызван не торможением сна («Пику» я не внушал идею сна), а торможением особой тоскливой зевоты. Собаки в естественном положении, скучая и перед сном, не дождавшись чего-либо же-лаемого, часто зевают особенно. Эта зевота проявляется одновременно с визгом, т.-е. акт зе-воты заканчивается им. «Пик» зевал неестественно, т.-е. не так, как зевают перед сном, а так, как зевают под влиянием тоски, т.-е. тоскливо, поэтому у него не так получалось «мама,» как у «Марса», а более на высоких нотах, более натурально, жалобнее и как-то иначе. «Лорд» выговаривал «мама» очень плохо, потому что какими-то странными комбинациями мышечных движений поднимал и опускал верхнюю челюсть, а не нижнюю, как «Пик». Так установился сочетательный рефлекс, благодаря слабому сосредоточению и вялому контакту, потому и торможение не делало своего дела в нужный момент, а несколько позднее. Затормозить не штука, но как затормозить и как оживить торможение в мозгу животно-го – это дело, мне кажется, зависит от внутреннего чутья дрессировщика. Можно затормо-зить так, что и от торможения ничего не останется и эмоциональный рефлекс пропадет. Много значит, чтобы во время вашего искусственного торможения не появилось какого-либо внешнего, постороннего торможения. Этого надо бояться и обставлять себя так, чтобы не было какого-либо шума, неожиданного появления постороннего и т. д. Пролетавший на улице голубь мимо окна испортил мне акт торможения с обезьяной, и пришлось бросить почти установившийся контакт до новых трудных работ. Когда вы в особых условиях производите опыт торможения над установившимся ранее эмоциональным рефлексом, то должны оценить этот рефлекс как следует: не перешел ли он в привычку, иначе вы можете лишиться его навсегда и не получить ни того, ни другого. На-пример: мой «Марс», по моему желанию, во всякое время аппетитно потягивается. Потяги-вание и расправление тела происходит почти всегда полностью, от начала до конца, т.-е. прежде туловище собаки подается назад, при чем передние лапы напрягаются, принимая почти горизонтальное положение, при этом голова и шея опускаются к земле, затем тулови-ще, изгибая позвоночник, двигается медленно вперед, задние ноги вытягиваются и тянутся за туловищем; голова и шея принимают вертикальное положение. Такое состояние и сопровождаемое движение вошло у него в привычку, и я ими дорожу. Предположим, я, пожелал бы изменить, т.-е. сократить искусственным образом это потягивание; для того стоит только в какой-либо момент потягивания дать ему вкусопоощрение, как собака, не дотянувшись, перестает желать расправлять свои задние ноги и спешит уже получить мясо.. Это торможение уже будет и в следующий раз вызывать недотягивание, и, как бы вы ни задерживали потом вкусопоощрением полное и точное потягивание, вряд ли вам опять восстановить, чувства неги, желания расправить тело уже не будет у собаки и может даже пропасть навсегда. Таким образом, как я сейчас описал, я сделал с французским бульдогом «Дези». Мне надо было торможением из рефлекса потягивания сделать реверанс. Как только по моему приказанию, потягиваясь, «Дези» подала туловище назад и хотела его уже передвинуть вперед, так тотчас же я затормозил, и она, сделав короткий книксен, остановилась – прекратилось и чувство неги. В последующие повторения «Дези», стремясь поскорее получить вкусопоощрение, спешила сделать реверанс и поэтому пятилась назад больше, чем при естественном потягивании, – получилось новое движение туловища; везя за собой правую переднюю ногу, собака пятилась назад. Я, понятно, не пропустил момента и закрепил его вкусопоощрением и частыми повторениями. Получилось очень похожее на глубокий реверанс, как в старину делали его в менуэте. Теперь объясню, как из внушенного и закрепленного эмоционального рефлекса чиха-ния я торможением заставил «Дези» только выдувать воздух из легких, так как этот опыт очень характерен и был произведен мною в первый раз в жизни, и, так как он чреват своими последствиями, я считаю нужным познакомить с ним читателей подробнее. Не буду повторяться описыванием акта первоначального установления внушенного эмоционального рефлекса на чихание у «Дэзи», но отмечу только то, что собака «Дэзи», как чистокровный французский бульдог, голова которого, как и курносый нос, отличаются осо-бенностью своего строения и резко отличаются от борзых овчарок и др., резче мог чихать по своей природе, чем собаки другой породы. При слове: «чихни», у него все движения были сильнее и ярче выражены . После критики моего доклада в наших заседаниях по поводу чи-хания (см. протоколы № 3 и № 5), я должен был доказать, что чихание Дэзи есть чисто пси-хологический акт. Для этой цели я чихательный рефлекс затормозил и перевел его на реф-лекс выдувания. Я посадил против себя собаку и, обратив ее внимание на кусок мяса, заставил чихать. Как только «Дэзи» поднимала нос, чувствуя раздражение в слизистой оболочке и уже наме-ревалась чихнуть, то в этот момент получала вкусопоощрение. Первоначально у нее полу-чился, как говорится, недочех, и собака, хотя и держала кусок мяса во рту, но тотчас же вто-рично чихнула. Удовлетворенная, быстро разжевав мясо, проглотила его. Вторично было почти то же самое, но с малым изменением: мясо выпало у нее изо рта и она чихнула с не-полным выдыханием – акт чихания был слабо выражен. Третий, четвертый, пятый разы со-бака уже не чихала, как всегда, а получихала, если можно так выразиться, но в шестой раз я уже мясо не давал во время акта, а, наоборот, удалял от носа на более далекое расстояние, насколько позволяла рука. Это движение заставило во время начала акта чихания не опус-кать голову к низу, а, наоборот, поднимать ее, следить за рукой с мясом. Варьируя несколько раз до полного насыщения собаки, я напал на чистый выдох из носа без ее движения голо-вой. Так, закрепляя только этот акт вкусопоощрением, я и добился желательного результата; ассоциируя этот выдох со словом «дуй», я уже движение моей руки все сокращал до мини-мума. В конце концов, одно слово «дуй» без всяких моих движений и без обильных при чи-хании своих собственных движений, собака носом дула. Началась вторая стадия дрессиров-ки. Я приставлял к носу собаки резиновый наконечник в виде воронки и одновременно дру-гой рукой давал в рот мясо. Когда собака привыкла к резине, то теперь сюда присоединилось мое слово «дуй». Сначала собака делала это плохо, но постепенно привыкла. Если подставленная близко к морде резина не касалась носа, то собака хотя и чихала, но без вкусопоощрения. Такое мое действие заставило собаку ассоциировать ощущение нажима резины на окружность носа и губ с получением вкусопоощрения. Когда и эта ассоциация, крепко установилась, то я нарочно перед дутьем собаки держал резину то вправо, то влево, то выше, то ниже ее морды. «Дэзи» сама ловила момент, спеша всунуть нос и губы в резину так, чтобы ощущать на прежнем месте нажим воронки, тогда она дула снова и получала мясо. Но это еще не все. В резиновую воронку, в узкий конец ее я вдел игрушечный рожок с пищулькой, т.-е. с медным пищиком, употребляемым в гармониях. Пищик был тонкий и легко поддавался давлению воздуха, но был далеко не по силе выдоха собаки, тем более что выдох ее был неодинаковый: то «Дези» дула сильней, то слабей. И вот, когда пищик издавал звук, а не только шипение, то тогда только «Дэзи» получала вкусопоощрение. У собаки, таким образом, установился рефлекс на силу выдоха и на звук. Чем сильнее выдох, чем громче звук – тем скорей вкусопоощрение. Чем слабее, тем медленнее выдача вкусопоощрения, а если был только слабый выдох, не дающий звука, то вкусопоощрение не производилось. К следующему нашему заседанию этот номер был готов. Впоследствии, когда крепко установился этот ассоциативный акт у «Дэзи», собака сама охотно прыгала на сидение своей ученической парты, становилась передними лапами на крышку парты и всовывала морду в пристроенный к парте рожок в его резиновый наконечник и сильно дула не только что носом, но и ртом, при чем ее висячие верхние губы от воздуха поднимались, точно оттопыривались в стороны, получалось при этом фырканье. Это фырканье пригодилось мне и для тушения свечи. Я, таким образом, как и рожок, вначале подставлял горящую свечу в подсвечнике. Сначала слово «дуй» мне помогало, а потом «Дэзи» великолепно исполняла это даже в мое отсутствие. Я устроил такую сценку: у стены привязывалась цепочка с ошейником. Предварительно выучив «Дэзк» надевать и снимать ошейник и тушить электричество (собака подходила к электрической кнопке, к которой для удобства была устроена особая ручка, передней правой лапой царапала эту ручку и тем передвигала ее вниз). Электрический ток выключался. Я зажигал свечу и ставил на стол и тотчас же, как будто шел за книгой, уходил со сцены. «Дэзи» моментально прыгала на стул и тушила свечу. Я, возвращаясь, замечал это и в наказание сажал «Дэзи» в ошейник, на цепь; снова зажигал свечу и уходил. «Дэзи», выждав когда я скрывался, освобождала голову из ошейника, подбегала к столу, тушила свечу и поспешно воз-вращалась к ошейнику и всовывала голову в него – садилась как ни в чем не бывало. Эту сцену она проделывала довольно быстро и охотно. В дальнейшем я уже закрепленное и пе-решедшее в привычку дутье вызывал внушением любое количество раз. (См. протоколы о «Дэзи»). Гораздо легче без затормаживания удалось мне установить ассоциацию – тушение све-чи у слона «Бэби», благодаря его природной особенности через хобот вдыхать и выдыхать воздух. (Об этом я писал в начале моей книги). Собак тойтерьеров «Моки» и «Малыша» я выучил выговаривать букву «р», следую-щим образом: играя с «Моки» я доводил его до незлобивого рычания. Когда «Моки», увле-каясь игрой с моей рукой, скалил зубы и начинал рычать, кончая лаем, т.-е. произносил – ррр-ам, я тормозил ам и укреплял «ррр», одновременно говоря: «скажи ер». А когда собака просила у меня хлеб и, видя, что я не даю, начинала нетерпеливо лаять, я тормозил лай зву-ком «ссс» до тех пор, пока собака поняла, что громко лаять нельзя, а ей все-таки хочется вку-сопоощрения – она сдержанно произносит сначала «ррр-еф», смешанное рычание, как приготовление к лаю и заторможенное чихание до звука «еф». Потом с трудом, дальнейшим торможением я разделил «ррр» от «еф», ассоциируя с различной интонировкой и словами – скажи букву «ер» – говори «еф». Продолжительный визг лисицы (кличка «Певунья») я тормозил вкусопоощрением до тех пор, пока она не сделала этот визг коротким до начального открывания пасти со звуком «а». Теперь опишу, как я заставил моего быка брать правильно ноты: ре, фа и соль. В при-мерах, вышеприведенных с «Моки» брать «рр» и лисицей брать «а», я затяжные звуки со-кращал торможением, а у •быка это делалось наоборот: я заставлял растягивать его мычание с короткого «мм» в продолжительное «мууу», при чем, чем сильнее и громче мычал мой бы-чок, тем выше поднимался тон; чем сильнее напрягался бычок, вытягивая шею и поджимая бока, тем тон становился выше и выше. Сначала короткое, глухое, низкое «ммм» вызывалось мной у бычка во время нахождения его в конюшне, в стойле. Бычок тянулся за хлебом, но не получал его, и когда я бесплодно то подходил ближе, то удалялся от стойла, бычок тоскливо произнес свое чуть слышное «ммм», – тотчас получил вкусопоощрение. Это вызывание тянулось довольно долго, но когда установилась ассоциация на короткое «ммм» – я стал реже вкусопоощрять, бдительно прислушиваясь к повышению и понижению тона его мычания. Я заметил, что чем бычок становился нетерпеливей, желая получить морковку или хлеб, тем он сильнее и продолжительнее мычал. Я ловил эти усилия, развивая их повадко-приманкой и закрепляя вкусопоощрением. Через несколько уроков мой бычок при слове «пой», которое мне пришлось во время всей процедуры говорить сотни раз, тотчас же, не заставляя ждать, вытягивая шею и подбирая в себя бока, громко мычал. Я запомнил основной его тон мычанья: он подходил близко к нотам: до, до диез и ре. Когда манера мычать установилась у бычка и тон ре окреп, я дал ему отдых. Через две недели я снова принялся за быка и, как говорится, взял быка за рога, т.-е. ежедневно по часу и более стоял над ним с лакомством. Первый звук он давал мне уже ранее установившийся «ре». Затем я, давая ему прожевать хлеб, стал вызывать, растягивая время и повадко-приманку, большие усилия на мычание; получилась нота выше и даже перескочила за «ми» на ми диез... Еще, еще усилие и бык тянул почти правильно «фа». Заставив быка зазубрить ре и фа, я впоследствии довел его до предела напряжения, при чем он мог только дотянуть до ноты соль. Итак, получив ре, фа, соль, я на арене цирка для большого эффекта прибегал к следующему обману: Заставил бычка проделать все его трюки, как-то: стрелять из пушки, нажимать нижней челюстыо музыкальные меха (их было два!) по моему желанию то первый, то второй, со-гласно нужному аккомпанементу для моей игры на дудочке, или моему пению; затем мой бык вскакивал на бочку, вальсировал на ней и в заключение пел. Предварительно перед тем, как заставить его мычать ноту ре, я обращался в оркестр с просьбой дать мне ноту «до». Один из музыкантов на корнете играл ноту якобы «до» (заранее условленную и не по камер-тону, а какую было мне надо для того, чтобы последующая «ре» подходила под мычание бы-ка). Я благодарил музыканта и просил вежливо бычка дать следующую. Понятно, бык мычал свое первое «ре», затем я предложил сам себе взять следующую ноту «ми» и брал ее, подра-жая бычачьему мычанию. Следующая очередь была за бычком. Он сильнее напрягался и брал ноту «фа» и, при взрыве хохота публики, брал последнюю ноту «соль», напрягая все свое старание. «Вот в этом-то и есть соль», говорил я, «что мой бычок берет ноту «соль». (См. рис. 27). В своем труде «Биопсихология» В. Вагнер пишет : «На VI Международном конгрессе психологов в 1909 году в Женеве устами одного из самых выдающихся своих представите-лей Robert Arces'a проф. Harward-ского университета Северо-Американских Соединенных Штатов, Конгресс высказал, между прочим, что научные исследования психологии живот-ных должны производиться в двух направлениях, двумя методами исследования: один из них ученый называет method naturaliste, другой – method experementale. Под первым из них он разумеет изучение животных в их естественных условиях жизни, под вторым – изучение их в искусственных условиях. Оба эти метода – по мнению автора – должны дополняться (completter) и контролировать друг друга». Я думаю, что успешнее других могу заняться вторым, экспериментальным методом изучения животных, тем более, что некоторые мои животные находятся в совершенно про-тивоестественной обстановке, в исключительных условиях. Ярким примером может служить мой дрессированный шестиполосный армадилл, который, несмотря на биологические и физиологические противоречия, большую часть своего дня проводил за работой, т.-е. по длинной доске перевозил в тачке кирпичи, идя на задних ногах и упираясь передними лапами на верхнюю перекладинку тачки, напрягал свои мускулы, развивая свои короткие крепкие пятипалые задние ноги, ходил на задних ногах, удачно балансируя, несмотря на свой сросшийся с телом костяной панцирь. (В настоящее время мой покойный броненосец-армадилл – Dasypus sexcinctus находится в моем музее – «Уголок Дурова» – Москва, Ст. Божедомка 4, в спирту). Повторяю, мой живой материал представляет из себя уже готовых одомашненных при-рученных дрессировкой животных. Для успешной работы, мне кажется, я имею много дан-ных. Почти полвека, проведенного непосредственно с моими любимцами, говорят за себя. Через мои руки прошло много разнообразных экземпляров, начиная с крыс и кончая слоном.
Admin: Соприкасаясь ежедневно с животными, мне кажется, я должен их лучше знать, чем ученые, работающие только у себя в кабинете. Смею надеяться, что мне удастся внести в науку и что-нибудь свое, оригинальное, новое. Может быть, я найду и еще ошибки ученых, как это мною было сделано не раз, тем более что сам уважаемый профессор В. Вагнер при-знает их существование в науке, вообще. Вот что он пишет по этому поводу: «В области психологии традиционное заблуждение продолжает пребывать во всей своей поучительной неприкосновенности; наука, развиваясь и повторяя одни и те же этапы развития, повторяет, к сожалению, одни и те же ошибки». Почему бы, думал я, не поступиться людям науки своими традициями ради той же науки и не пригласить нас, артистов-дрессировщиков, для некоторых совместных работ. Мне кажется, что я имею на это право, тем более, что в области дрессировки у меня свой оригинальный метод – непосредственное воздействие на психику животных. Этим самым я вхожу в область психологии. Мой метод, как за границей, так и у нас в России, до сих пор не применялся и не применяется. Близкое знакомство с животными дает мне возможность легче, чем кому-либо, проникнуть в тайники их психики. Непосредственное сближение играет первую роль. Наша современная педагогика говорит за то. Кто лучше знает душу ученика? Тот ли педагог, который только учит, или который живет с ним? Из прочитанных мною книг и из разговоров с зоопсихологами я вывел такое заключение, что ученые разделились на два главных лагеря: одни приписывают антропоморфные качества животным, другие же, и большинство, отрицают у животных способность к логическому мышлению и умозаключению, оставляя им только память, ассоциацию по смежности и природное подражание. Я, приступая к опытам, поставил себе за правило быть вполне индифферентным, не примыкаяни к тому, ни к другому лагерю, и решил изыскать сам способ подхода к разрешению этой задачи. Для этой цели начал я свои опыты с морскими свинками. Выбрал я это животное для начальных работ потому, что свинку с ее несложной психикой легче разгадать, а частое оплодотворение дает обильный материал для выбора, отбора и наблюдения по наследственности. Из установившихся моих понятий о свинках я могу сказать следующее. Морская свинка очень скоро после своего появления на свет проявляет свою самостоятельность, а с ней и способность опытным путем учиться, как жить на свете. Родившийся, уже одетый в свою пеструю шубку, с открытыми глазками малыш первые часы сидит, нахохлившись на одном месте, а через несколько дней он носиком разбирается в куче сена и выбирает стебелек более удобный для пережевывания. В этом акте уже виден первоначальный опыт. При накоплении жизненных опытов развивается и способность к выбору. «По определению одних авторов», – пишет профессор Вагнер, – «способность к выбору представляет собой такой сложный психологический прецесс, который без логической мыслительной способности является неосуществимым, а по определению других, представляется таким простым, что его можно наблюдать даже у инфузорий». Вот этот коренной спорный вопрос, я думаю, можно разрешить экспериментальными опытами при посредстве дрессировки. Свинка, как я сказал выше, по своей несложной и простой психике, для дрессировки ассоциативным путем, является очень подходящим материалом. Вызвать ассоциацию по смежности гораздо легче у тех животных, которые отличаются природным добродушием, мягкостью нрава и податливостью к приручению. В этом отношении свинка благодарный материал: она, если приручена заранее, не проявляет активного сопротивления. Совершенно иное выказывают во время дрессировки ассоциативным путем другие животные, как-то: обезьяны, лисы, кошки. У них есть много своего самостоятельного, но о них после. Итак, для успешной дрессировки нужен вполне прирученный экземпляр. Люди редко делают свинок ручными и, я думаю, лишь только потому, что при первом знакомстве наты-каются на некоторые неудобства. Беря первый раз чересчур осторожно свинку в руки, позво-ляют ей тем самым выскальзывать из рук. Испуганное животное выскальзывает из рук толь-ко потому, что человек боится своими руками причинить боль нежному животному. Благо-даря этому у многих, составилось ложное понятие о неспособностях к приручению, а отсюда и о слабых умственных качествах свинок. Брем ошибается, говоря в своем сочинении «Жизнь животных», что «морские свинки никогда не могут совершенно освободиться от своей боязливости, а при своих незначительных умственных способностях редко доходят до того, чтобы уметь отличить от других людей своего сторожа». По-моему, человек – как таковой – для нее роли не играет; свинка различает только со-прикосновение с ней, как ее берут, а не кто берет, а постоянное одинаковое обращение с ней постепенно уменьшает ее природную боязливость. Постоянное общение с животными и час-тое перемещение зверьков с одного места на другое, мне кажется, развивает умственный кругозор животных, приобретаются новые опыты жизни, благодаря прогрессивному при этом увеличению количества новых впечатлений. Я замечал громадную разницу между свинками, сидящими постоянно на одном месте, и теми, которые часто переезжают из одно-го места на другое. В Зоологическом саду, несмотря на более благоприятные условия жизни, свинки, имеющие постоянное место жительства – диче и пугливее, чем мои, путешествую-щие из одного цирка в другой. Я нашел особый способ приручения свинок: это делали за меня обезьяны. Мой павиан (Cynocephalus) потерял своего детеныша, и я вскоре после смерти посадил в клетку к тоскующей матери свинку. Собакоголовая носилась с ней целыми днями, бережно таскала свинку на руках и с видимой любовью нежно прижимала ее к своей груди. (Обезьяны отличаются повышенным материнским чувством). Мой павиан любил свинку, нянчился с ней и, как заботливая мать, перебирая своими длинными пальцами густую шерсть свинки, искал в ней паразитов. Свинка через несколько дней совместной жизни с обезьяной настолько привыкла, что совершенно безбоязненно, сидя на руках у своей воспитательницы, вырывала изо рта ее морковь, а когда к клетке подходил кто-либо из посторонних, обезьяна, подхватив свинку и пряча ее у себя под мышкой, быстро влезала по решетке к потолку клетки и оттуда стремительно прыгала на пол. Свинка была совершенно покойна. Где же приписываемая Бремом природная боязливость свинок, от которой они никогда якобы не могут освободиться? Содержатели зверинцев зимой, при неудовлетворительном отоплении, ради сохранения от простуды туберкулезных обезьян сажают к ним в клетки по нескольку морских свинок. (Свинки служат в кочующих зверинцах не как показательный материал, а как согревающий компресс для обезьян и как корм для змей). Подтверждаю, что развитие умственных способностей этих животных зависит от суммы впечатлений: вот почему дрессировка животных, частое общение с ними расширяют их кругозор, а с ним и развивают умственные способности. Долголетний опыт говорит, что при спокойной 6-7 летней жизни в зоологических садах на одном месте морские свинки глупее, чем те, которые путешествуют с цирками. Все это говорит против заключения доктора Мильса, а также свидетельства Моргана, что свинки после одного меся-ца перестают развиваться, т.-е. двигаться вперед в каком-либо отношении. Но возвращаюсь к Брему. Ученый там же, на стр. 474, пишет: «свинки обнаруживают действительно замечательное равнодушие ко всем внешним предметам». Бывают, однако, исключения, поясняет он и ссылается на Фриделя, который рассказывает: «Морская свинка, принадлежащая моим детям, приветствовала моего сына, услышав его шаги, громким взволнованным писком, а когда он относил ей пищу, то обыкновенно выражала свое до-вольство благодарственным громким бормотаньем. Мою меньшую дочь она приветствовала не писком, а только таким бормотанием. Жену и меня она, напротив, никогда не встречала громким бормотанием. Если случалось моей жене поздно вечером проходить по комнате, где жил зверек, то он жалобным писком всегда выпрашивал у нее лакомый кусочек. При мне он молчал, зная, что так поздно я не даю ничего. Значит, зверек мог точно различить четыре лица». Весь рассказ Фриделя для меня представляется сплошным заблуждением, вследствие чего выведенное Бремом заключение об особенной талантливости свинки не имеет основания. Ложное представление родит ложное заключение. Но постараюсь быть последовательным. Вот что говорит мое долголетнее знакомство с этим зверьками. Все свинки вместе, и каждая отдельно, выражают одинаково нетерпеливо призывной звук, похожий больше на свист, чем, по Брему, на писк, а характерное бульканье, по Фриделя «бормотанье», выражает чувство недовольства и угрозу. Я для моих представлений воспользовался этим характерным свистом и вот как: во время чистки клеток мой служащий вносил в помещение, где находились свинки, сено. Когда он только еще проходил через соседнюю комнату в зверинец, свинки уже хором свистали. Обыкновенно интонация была точно такая, какою они выражали свое нетерпение перед кормлением. Свинки, благодаря устройству клеток, не могли видеть сено, и я предполагал, что они, как и другие звери в зверинцах, волнуются, чувствуя время обеда. Чтобы проверить мое предположение, я велел внести сено двумя часами раньше, но свинки, услышав приближение шагов служащего, несущего тюк сена, по-прежнему засвистали. Тут явилось у меня несколько другое предположение – не вызывают ли свист знакомые шаги? На следующий день, подражая походке служащего (так же шмыгая, как и он), я подходил к клеткам; свинки совсем на это не реагировали, следовательно, звук шагов в этом случае никакой роли не играл. Пришлось искать новую причину, вызывавшую свист свинок. Я еще раз проверил, позвав в предобеденное время служащего к клеткам. Он пришел без сена. Свинки даже не переменили своих мест и на присутствующих даже не обращали никакого внимания. Тогда у меня явилось новое предположение: не играет ли здесь роль обоняние? Зрение, думал я, здесь не причем, тем более, что я почти вплотную прикрыл дощатую дверь. О слухе тоже, по моему предположению, не могло быть и речи, так как служащий несколько раз входил в комнату без сена и свинки оставались покойны. И вот, благодаря благоприятному устройству окон и дверей в помещении зверинца, я мог проверить роль обоняния. Устроив сквозняк, я против течения воздуха пустил служащего с сеном. Он подходил к свинкам из-под ветра. Запах сена ни в каком случае не мог проникнуть к свинкам, тем более, что я смочил под раствором креолина. Свинки на этот раз, при первом же появлении в дверях служащего, хором засвистали. Я положительно ничего не мог понять. И только случай от-крыл мне секрет. На пустой клетке лежал мешок, набитый сеном, служивший служащему постелью. Я облокотился на него и этим произвел шелест. Свинки принялись свистать и протягивать свои мордочки ко мне. Тут все стало для меня ясно: не шаги служащего, а шелест сухого сена вызывал у свинок нетерпеливо-призывной свист. Этим шелестом я и воспользовался для нового моего трюка. «Заранее положив себе в карман сухое сено и подходя к группе спокойно сидящих на пьедестале свинок, я незаметно рукою шуршал, предварительно скомандовав: «пойте». Зверки тотчас же громко свистали. Присутствующие были поражены и всецело приписывали это моей дрессировке. Впоследствии я сено заменил капустным листом, хруст ломающегося листа вызывал такой же свист. Слуховая ассоциация с вкусопоощрением вполне установилась. Иногда прислуга, подметая пол, щеткой производила шелест сорной бумагой. Свинки ошибочно принимали этот шелест за шелест сена и свистали. (Нетерпеливый призывной звук издают львы в зверинцах перед кормлением. Рыканье царя зверей служит всему зверинцу призывным сигналом, и когда служителя несут лоток с мясом мимо клеток, то сидящие в них хищники начинают прыгать в клетках, ударяя лапами в боковые стенки клеток. Этот стук устанавливает слуховую ассоциацию с вкусовыми ощущениями и вызывает у хищников выделение слюны и нетерпеливое метанье по клеткам). Призывом служит и свист у морских свинок. Самцы, сидя в разных клетках, часто перекликаются, не видя друг друга. Природные стадные подражательные действия морских свинок также сослужили мне службу. Во время сцены миниатюрной железной дороги свинки друг за другом бежали с вокзала по трапу вниз на платформу, а затем по сходням входили в свой товарный вагон. Я достигал этого так: выбрав в общей клетке вожака, как я шутя называл его «свинского начальника», я учил его сначала одного. Повадко-приманкой и вкусопоощрениями в 5 – 7 репетиций я заставлял его пробегать все пространство к корму. Когда мой «свинский начальник» безостановочно пробегал весь путь, я к нему сажал остальных. Почти все, как бараны, следовали за ним. Стадное подражание ясно выражалось. В этих случаях я неоднократно замечал, как вожак своим призывным свистом и сердитым бульканьем (бормотаньем) командовал своим стадом. Характерное бульканье я слышал у самцов во время ухаживанья за самками. Особенно это было заметно при столкновении с другими самцами. Самец как-то боком заходил к самке, как бы прикрывая ее собой от конкурентов. Эта манера напоминала ухаживающего за курами петуха. Более ручных свинок я пробовал поглаживать по спинке и также вызывал такое же бормотанье, как ясно выраженный протест. Когда я проводил ладонью вдоль всего тельца, начиная с кончика мордочки, свинка, бормоча, подковыривала мою ладонь, как бы освобождаясь от видимо неприятного прикосновения. С точки зрения человека поглаживание служит лаской, но не все животные принимают это за ласку. Даже собаки, которых приучают к поглаживанию с детства, впоследствии иногда отвечают укусом. По всему вероятию, Брем, а с ним и Фридель были введены в заблуждение, приняв бормотание, как благодарность за ласку. Не могло быть и представления у свинок о четырех различных лицах. Я учу своих сотрудников вынимать свинок из клеток безболезненно и всегда одним и тем же приемом. Когда служащие исполняют это ловко, как я, то свинки нас не различают, несмотря на различные запахи рук и одежды. Можно смело утверждать, что здесь играет роль только движение, как я уже говорил выше. Приписывание учеными свинкам антропоморфных качеств, по крайней мере, в этом случае, неосновательно, и заключение Фриделя о своей свинке, различающей четыре лица и связанное с ними (с этими лицами) время, по-моему, ошибочно. Различают ли вообще свинки по форме похожие предметы и окраску их и в какой степени? На этот вопрос я ответить в положительном или отрицательном смысле затрудняюсь до более тщательного его исследования. Укажу, напр., на один такой случай, как на один факт. Как-то раз мне пришлось перед очередным представлением выкрасить товарный вагон в более яркий цвет и добавить новые поперечные белые полосы. Свинки по обыкновению шли смело с вокзала в вагон, но около него приблизительно на 10 секунд остановились. Вожак, понюхав воздух, пошел по знакомым сходням в вагон. Свинки последовали за ним. Десятисекундную задержку я склонен объяснить новым для них запахом свежей краски. Перемена цвета и рисунка едва ли оказала здесь влияние. Если бы свинки способны были различать изменения в подробностях, то, наверное, они долго стояли бы около вагона, пока освоились бы с новым для них рисунком. Различать лица членов семьи Фриделя, по-моему, было бы недоступно для нелюдимой психики этого животного. За много лет в моих руках перебывало несколько сот свинок, и я вынес такое впечатле-ние, что свинки по своей психике мало чем отличаются друг от друга, одни более, другие менее пугливые, и то в зависимости от времени их воспитания, мне же кажется, что свинка Фриделя была самая обыкновенная свинка.
Admin: Простейшие пути и способы к познаванию психики животных. Способность к логическому мышлению у животных и сознательное проявление после-довательных действий у морской свинки мною замечены в последующих опытах с ними. Опыт 1-й. Выучив морскую свинку звонить в колокольчик, то есть, говоря яснее, дергать за вере-вочку, я стал искать новое применение к выученному уже движению. Беря своими длинными резцами веревку и дергая ее книзу, свинка получала капусту. Ассоциативное действие настолько удачно и часто повторялось, что моя ученица в течение одной недели великолепно вызубрила и звонила без помощи интонировки и повадко-приманки. Единственно применялось вкусопоощрение. Я свинку дрессировал четыре раза в день. На каждом уроке ей приходилось дергать от 16 – 25 раз, считать в среднем 20 усилий. В течение 7 дней это составит 20 X 4 = 80 X 7 = 560 раз; перед тем, как она выучилась дергать, надо было раз 30 заставить повадко-приманкой дотрагиваться до шнурка сначала губами, потом зубами; итого в недельный срок дрессировки моя свинка производила манипуляцию со шнурком 560 + 30 = 590 раз. Принимая во внимание великолепную память у животных, этот срок был достаточен, и свинка навсегда выучилась дергать шнурок. Надо было придумать что-нибудь другое. Я устроил аппарат или, проще назвать, пье-дестал. Он состоял из длинной металлической трубки, ящичка, изображавшего стол, и па-лочки с блоком; трубка служила ножкой столику. В столик вставлялась палочка с блоком, через блок проходил шнур, на одном конце которого была привязана дощечка-плакатик, а на другом конце – оловянный груз. Груз входил в ножку, то есть в трубку, и по мере того, как свинка тянула шнур, груз опускался по трубке, служа балансом, а дощечка-плакатик, скры-тая в столике, поднималась до самого блока. Я сажал на пьедестал грызуна, мордочкой к шнурку, и командовал: «подымай». Свинка, вытягивая шейку, поднимала кверху головку, брала шнур зубами и тянула его вниз на себя, затем выпускала его изо рта и, вновь вытяги-вая шею, перехватывала выше и тянула вниз. Так повторялось до тех пор, пока свинка не получала капустного листка или моркови. На арене во время действия я одновременно показывал двух свинок. Одна свинка, розетовая (кличка «Муаровая»), подымала дощечку-плакатик (см. рис. 41), а другая, разновидность «Агути», танцевала вальс, т.-е. повертывалась вокруг себя. Когда «Муаровая» свинка дотягивала до самой верхушки плакат, я, давая ей морковку, говорил: «кто работает, тот и ест, а теперь отдыхай, больше не подымай», и переходил на другой конец арены к другой. Пока я заставлял «Агути» вальсировать, «Муаровая», быстро съев капусту, без приказания торопливо поднимала плакатик, как будто боясь, что не успеет и я могу заметить. Я оборачивался, делал вид, что сержусь, и, подбегая с выговором к проказнице, снова опускал дощечку. Эта сценка повторялась 3 – 4 раза. Публика смеялась, понятно ошибочно приписывая разумные действия животному. Другая свинка научена была опускать плакат (см. рис. 42). Рис. 41. Свинка «Муаровая» поднимает плакат. Я дома в своей лаборатории. Решаю произвести первый опыт с «Муаровой». Заранее не предрешаю, чему буду ее учить, а хочу испытать, что она будет делать сама, сидя на пьедестале, не видя перед собой шнурка. В комнате тихо. Я один с ученицей. Предварительно сняв шнурок, сажаю свинку на пьедестал. «Муаровая» по обыкновению тянется к месту, где всегда находилась веревка. Я, затаив дыхание, наблюдаю. Свинка, обнюхав весь верх стола и не найдя ничего, долго сидит, не двигаясь; я тоже не шевелюсь и не спускаю с нее глаз. Но вот она задвигалась по столику, подняла несколько раз мордочку, вытянула шею, как она это делала перед тем, как взяться за шнур, но, не видя его, не находя на столе ничего, свинка ни с того, ни с сего один раз грызнула гладкую поверхность стола. Опять присмирела. Слежу, не шевелясь, дабы не развлечь движением. Жду терпеливо какого-либо случайно проявленного действия. Жду самостоятельного движения, которое бы я мог уловить и вкусопоощрением заставить повторить. Потом при помощи интонировки или дуновения на шкурку (механического воздействия я мог бы заставить повторять еще и еще раз, так до полного зазубривания. Грызун поднял переднюю лапку и вытер свой носик. Я не успел во время дать морковку, а потому пропустил это движение и стал ждать какого-либо другого. Ждать пришлось недолго; видимо, наскучило «Муаровой» сидеть без дела, да, видно, она и есть захотела, только свинка вышла из своего оцепенения и, нагнув головку под свое брюшко, стала его зубами чесать. Так обыкновенно чешутся почти все грызуны. Когда она кончила заниматься куафюрой, я тотчас же дал ей откусить кончик морковки. Губки быстро заходили, и когда челюсти перестали работать, свинка, к моему удивлению, тотчас почесала брюшко. Получила морковь, съела и опять, на этот раз ненадолго, впала в неподвижное состояние. Рис. 42. Другая морская свинка опускает плакат. Снова как-то натужилась или, лучше сказать, надулась, секунды три посидела пыжом и нагнула головку под брюшко. Осторожно поднесена мною морковка. Закипела работа челю-стями. Тем временем, пораженный невероятно скорым успехом, я обдумывал, к чему это движение применить для представления. Оно вполне похоже на очень низкий поклон. Так и буду говорить, решил я: «кланяйся, свинка, да пониже кланяйся, с поклоном и в люди вый-дешь...» Одной и той же интонацией я говорил ей: «кланяйся» и по исполнении аккуратно пла-тил. Свинка безошибочно кланялась, поражая меня. Это был первый случай в моей долго-летней практике, когда животное без ошибки, как бы сознательно, с самого начала процесса ассоциации по смежности исполняло безукоризненно точно одно и то же движение. Обыкновенно вся процедура продолжалась несколько часов. Повторяю, куда легче и скорее вызвать нужное заранее намеченное движение посредством повадко-приманки, дуновением, движением; но когда ждешь от животного произвольного, могущего пригодиться для сценической работы, движения, тогда приходится много тратить и времени и труда, и зачастую напрасно. И вдруг в этот раз наоборот. Свинка исполняла как будто уже старое, зазубренное, – без заминки. Только с одной странностью: с короткими промежутками, в которые она надувалась, как бы тужилась. Правда, думал я, долголетняя практика выработала во мне большой навык к общению, но не настолько же, чтобы я мог сообщаться с животными моментально, без всякого напряжения энергии. Совершенно верно и то, что я развил в себе (как развивают музыкальный слух люди, родившиеся без оного) нервное чувство общения с животными и инстинктивное ощущение момента, когда надлежит порицать и поощрять. В данном опыте что то происходит новое. Надо разобраться, думал я, продолжая наблюдать; я заметил, что перед свинкой лежат ее экскременты; в другое время я, понятно, не обратил бы на это внимания. Мне показалось, что количество кала слишком велико сравнительно с коротким временем. Нормальное испражнение свинок представляет из себя полумягкие темно коричневые шарики, похожие на кедровые орешки. Я сосчитал – орешков было 14. Приблизительно столько же раз свинка кланялась, что привело меня в начале опыта к неправильному заклю-чению о действиях, похожих на почесывание брюшка. Что бы это значило? Наблюдаю даль-ше. После поклона «Муаровая» выбросила что-то изо рта; оказывается, свежий орешек. Свинка, к моему удивлению, не чешется, как я предполагал, а берет по одному орешку. Вот почему свинка сразу стала повторять поклоны. Беру игрушечный столик, перевертываю его ножками вверх, кладу на них стекло, сажаю свинку на стекло, заставляю кланяться, а сам слежу снизу за брюшком через стекло. Свинка берет своими длинными резцами непосредст-венно из заднего прохода каждый раз по одному орешку. Предположение мое сводится к следующему: «Муаровая» привыкла что-то брать в зубы, а потом получать пищу. Обнюхав стол и не найдя ничего, что можно было бы взять в рот, вместо отсутствующего шнурка, свинка попробовала грызнуть стол. От этого у нее в зубах ничего не оказалось. И, понятно, чувство неудовлетворения заставило ее искать чего-то. Предполагаю, что она случайно на-ткнулась на свой кал, лежавший тоже случайно под брюшком, когда она пожелала брюшко почесать. Она его берет и бросает—получает морковку. Быстро проглотив пищу, она уже сознательно ищет орешек и, не находя его на прежнем месте, непосредственно вынимает из прохода. Натуживание каждый раз перед поклоном находит тоже свое объяснение. Во всем этом новом для меня поведении морской свинки я ясно вижу подход к логическому мышле-нию ее. На этом я заканчиваю свой первый опыт и перехожу на другой день к следующему.
Admin: Опыт 2-ой. Приготовляясь к продолжению исследований, я для более удобного наблюдения поло-жил на дно перевернутого столика зеркало. Раньше мне приходилось очень низко нагибать-ся, чтобы видеть через стекло брюшко свинки. Нагибаясь, своими движениями я развлекал внимание свинки. Устранив неудобство, я с громадным интересом продолжал свой опыт. Посадив свинку на тщательно вытертое стекло, я прекрасно мог видеть в зеркале отражение всей нижней части тела «Муаровой». Повадкой-приманкой я заставил двигаться свинку и искать морковку. Она вспомнила свои еще не заученные поклоны и нагнулась, – на этот раз без результата, без выделения калового орешка. Выпрямив и подняв мордочку кверху, свин-ка ждала подачки. Не дождавшись – надулась, и я ясно заметил в зеркале, как брюшко спаз-матически сократилось. Свинка тотчас же нагнулась и подала свежий орешек. Теперь я по-нял, что значили те движения, которые я отметил выше. Короткое неподвижное состояние, описанное мною выше, было тем моментом, когда свинка перед испражнением как бы при-слушивалась к перистальтике своих кишок. Не следует смешивать долгое неподвижное состояние свинки с коротким. Долгое сиде-нье без движения я делю на четыре различных состояния. Первое – спокойное полусонное, второе – вызванное страхом, третье – состояние сосредоточенного внимания и четвертое – в трансе. Состояние это описано в моей главе о трансе. Затем следовали ясно выраженные потуги и выделение кала. Наблюдаю дальше. Пода-вая орешек за орешком, свинка один не донесла и выронила, оставив его под брюшком; разогнувшись «Муаровая» не получила жалованья. Вторично нагнувшись без предварительной потуги и не получив свежего орешка, она взяла забытый и положила его перед собой, как она это делала с другими. Быстро поднесенный за это листочек капусты был моментально съеден. Съев с аппетитом, «Муаровая» запросила еще. Поклонилась. Опять без результата. Еще поклонилась, а кала нет. (До этого момента «Муаровая» в продолжение 17 минут дала почти под ряд 38 орешков). Свинка сидела с полминуты без движения, а затем, повторив безрезультатно поклон, она неожиданно для меня взяла свою правую заднюю лапку зубами за палец и подняла ее. Подождав секунду, выпустила изо рта лапку и потянулась за жалованьем. Получив должное, свинка повторила то же самое. Звонок в передней и затем лай собак, бросившихся навстречу пришедшим, заставили свинку вздрогнуть и впасть в неподвижное состояние. Опыт был прекращен. После этого исследования я еще увереннее могу утверждать, что инстинктивного, реф-лекторного и бессознательного действия здесь не было. Прибавлю, что аналогичных дейст-вий, т.-е. непосредственного вынимания кала из заднего прохода, я у других свинок никогда не замечал. Подражательных действий здесь быть не могло, и вся эта манипуляция не была плодом долгих изучений, а была получена путем индивидуального опыта. Ассоциации по смежности здесь тоже нет места, и я смело могу утверждать, что свинка первый раз в жизни проявила это, совсем для нее новое действие, результат ее собственного «творчества». Все эти как бы логически последовательные действия «Муаровой» говорят, что без некоторого умозаключения с ее стороны здесь обойтись не могло. Проявленные свинкой разумные спо-собности наводят на более глубокие размышления. Попробую проанализировать самого се-бя, как я понимаю самый процесс и вытекающие из него факты. Начну с поднимания плакатика. Предварительно посадив свинку на заранее приготов-ленный пьедестал, я дал ей время осмотреться и обнюхать поверхность стола. Затем я посте-пенно подводил, маня капустой, «Муаровую» к веревочке. Когда она подходила к ней, то тотчас же получала лакомство. Потом я заставлял свинку тянуться вдоль веревочки кверху за морковкой. Свинка вытягивалась, насколько позволяла длина ее тела. Постепенно движени-ем руки с морковкой я как бы наталкивал на то, чтобы свинка взялась за нее зубами. Когда свинка касалась мордочкой веревки, я тотчас к этому месту прикладывал морковку. Свинка, желая откусить морковку, невольно ошибалась и бралась зубами за веревку. Потянув и вы-пустив веревку, она тотчас же получала кусочек морковки. Шаг за шагом вызывал я у свинки нужные мне движения. Свинка смело подходила к веревке и, вытянув шею, бралась зубами за нее и тянула веревочку книзу, точь-в-точь, как она делала это с морковкой, когда я держал морковку чуть выше ее головы. Все это повторяла она охотно, пока не удовлетворила аппетита. Итак, дрессируя «Муаровую» повадко-приманкой и вкусопоощрением, я установил постепенно ассоциативные чувства в одно нужное мне ассоциативное действие. Эти движения были не случайные и не волевые, а заранее предрешенные мною. Когда же я отнял веревочку прочь, я этим самым заставил свинку проявить собственную инициативу, заставил ее, полагаю, призадуматься. Тут же должны были получить толчок психические проявления, связанные с сознательными действиями, и, как говорят факты, они вполне проявились. Я старался понять каждое малейшее движение животного и понять их особым чувст-вом, своей интуицией. Продолжаю наблюдать далее. «Муаровая» сидит неподвижно. Я чув-ствую, что она в этот момент что-то переживает. Постараюсь определить все по предыдуще-му и по последующему поведению животного. Не видя знакомой веревочки и не ощущая ее у себя в зубах, но, чувствуя желание есть, свинка, недовольная и удивленная создавшимся из ряда вон выходящим положением, сидит на одном месте, чуть-чуть расширив глаза и вытя-нув немного вперед шею, как бы в состоянии сосредоточенного внимания и удивления. Но вот шея и глаза пришли в спокойное состояние. «Муаровая» сидит по-прежнему, не шеве-лясь. Все-таки что-то переживает. Как будто придя к какому-то решению, она зашевелилась и нагнула голову. Сразу грызнула поверхность стола. Предполагаю, что свинка, не чувствуя знакомого ощущения в зубах при дергании за веревку, захотела чем-нибудь заменить его, грызнула, но зубы скользнули по полировке, нужного ощущения не получилось. Следова-тельно, надо найти что-либо другое, которое сна могла бы взять и потянуть, как веревочку, даже хотя бы только взять. Понюхав еще раз воздух, она как бы проверила себя: не ошиблась ли, не висит ли веревочка на старом месте. Удостоверившись, что ее нет, она съежилась и замерла. Тут более трудно определить процесс ее мышления. Как пришло ей на мысль вос-пользоваться своим калом? Можно предполагать, что момент прохождения мысли в голове о веревочке совпал со случайной перистальтикой кишок и что все это слилось в одно пред-ставление о кале и недостающем ощущении в зубах. Это представление и натолкнуло на по-следующее действие. Допускаю и другое. Почесав зубами брюшко, свинка увидела вывали-вающийся орешек и у нее тотчас явилась мысль взять его, как потребность что-то подержать в зубах. Факт налицо. Свинка взяла свой кал и положила его перед собой. Если предполо-жить, что это произошло случайно, то последующие ее действия говорят обратное. Положив орешек, свинка привычно тотчас же потянулась за кормом, как за чем-то должным. Вот на это-то явление я и обращаю особое внимание. Факт, доказывающий, что свинка вполне соз-навала, что за это получит вознаграждение, а также и доказывающий, что орешек был взят не случайно. Получив пищу, она, уже не задумываясь, сразу берет следующий орешек. Понятно, дальше при однородных актах устанавливается прежняя ассоциация по смежности. Продолжаю наблюдения. Потуги все продолжительнее, а кала все меньше и меньше. Аппетит продолжает давать себя знать. Свинка напрасно несколько раз касается мордочкой заднего прохода. Орешков нет. Нет и морковки. Случайно попадается на глаза один забытый. Она вполне определенно берет его в зубы и сознательно кладет перед собою. При других обстоятельствах свинка, наверное, не взяла бы в рот вызывающий отвращение предмет. Обычно свинки не обращают внимания на свой кал. Продолжаю дальше. Полученное за орешек съедено. Аппетит еще не прошел, а материала нет. Наступило хорошо мне знакомое неподвижное состояние. В этот момент «Муаровая» без сомнения раздумывала, что бы ей предпринять дальше, дабы получить морковку. Последующее совсем неожиданное действие подтверждает, что свинка что-то сообразила. «Муаровая» после минутного неподвижного сидения сразу подгибает головку под себя и берет себя за лапку и тотчас же лезет за морковкой, как за своим заслуженным. Не могу найти другого объяснения всего происшедшего перед моими глазами, как только то, что свинка размышляла, решила и привела решение в исполнение. Нет ли здесь налицо в ее последовательных действиях логического мышления? Понятно, не надо слово «логическое» понимать в прямом смысле. Свинка не рассуждает так: я, предположим, хочу сделать то-то, но для этого необходимо сначала сделать вот это, а когда я сделаю это, то должно получиться то, чего я желаю, и поэтому мне необходимо поступать так-то, и т. д. Такого процесса логического мышления и умозаключения и человек в обыденной жизни не проявляет. Он в такой форме не рассуждает. Его логическое мышление происходит в мозгу просто, быстро, сокращенно. У свинок я допускаю способность к логическому мышлению. Надеюсь, что мои дальнейшие объективные опыты с большим количеством свинок дадут мне возможность не сомневаться в моем предположении. Несмотря на очевидную для меня способность свинки к логическому мышлению, я все же причисляю ее, в сравнении со многими другими животными, в умственном отношении к животным, стоящим на низкой ступени. По моему распределению способов дрессировки свинка должна стоять на низшей сту-пени. Привожу мою схему классификации способов дрессировки: 1) Механический. 2) Ассоциативный. 3) Доместикация обезволиванием. Соотношение прирожденного ума к способам, по моему, следующее: а) к механическому – безразличное (все равно, умное или глупое животное); б) к ассоциативному – чем глупее, тем и лучше, т.-е. чем глупее животное, тем легче дрессировать, и получаются лучшие результаты; в) доместикация обезволиванием – чем умнее животное, тем труднее, но зато лучше для цели, т.-е. получаются лучшие результаты. При дрессировке вторым ассоциативным способом приходится заключить, что свинка довольно глупое животное, т. к. свинок легко обманывать. Лисица или кошка во время при-манки будут долго сидеть неподвижно, отворачивать голову и не смотреть на вкусопоощре-ние. Будут щурить глаза и делать вид, что не замечают лакомства. У кошки много своего личного «я», а свинка просто идет на приманку, и ассоциация по смежности без труда уста-навливается. Теперь остается мне самому себе ответить: не играл ли какую-либо роль в дей-ствиях «Муаровой» рефлекс или инстинкт. О простом рефлексе в данном опыте не может быть и речи: все действия морской свинки после удаления веревочки начинаются последовательным стремлением к одной и той же цели, т.-е. к получению пищи. «То, что называется инстинктом, представляет дальнейшее усложнение деятельности нервных центров по сравнению с простыми рефлексами» – пишет уважаемый акад. Бехте-рев и также указывает, что понятие об инстинкте, достигающем особого развития у различ-ных животных, далеко не может быть признано установленным. Различные натуралисты и философы слову «инстинкт» придают не одинаковые толкования, на что справедливо указывает Рибо. По Е. фон Гартману это есть целесообразное действие без сознания цели. В моем случае «Муаровой» проявлено целесообразное действие – неопровержимое стремление к одному ясно выраженному желанию есть. Молль с некоторыми ограничениями держится того же определения, как и фон-Гартман. Он не включает, впрочем, знания цели, если только оно не служит мотивом дейст-вия. Это тоже подтверждает, что в данном случае ни рефлекса, ни инстинкта нет, а есть мо-тивированное действие животного. Остается сознательное волевое мотивированное стремление к известной ей, свинке, цели. Последовательное сцепление действий, это и есть подход к логическому мышлению. Этот подход я называю способностью морской свинки к умозаключению.
Admin: Опыт 3-ий. В науке очень мало разработан вопрос о влиянии разнородных психических состояний на пищеварительную систему. Не могут ли пролить свет на этот вопрос мои первые опыты с морскими свинками, где перистальтика кишок сыграла особую роль? (Опыт с «Муаровой»). Тем более что сокращение кишечных петель было очевидно произведено непосредственно по воле «Муаровой», несмотря на то, что сами же ученые, указывая на самостоятельную ра-боту кишечного канала, без участия центральной нервной системы, все-таки допускают влияние головного мозга. В подтверждение могу привести несколько случаев. Страх у жи-вотных часто выражается в послаблении желудка. Мне часто приходилось это наблюдать в первоначальной дрессировке у диких лисиц. Испуг действует на ослабление мочевого пузы-ря у забитых собак. Если собака ложится на спину и мочится при первом вашем прикоснове-нии, то эта собака не годится для дрессировки. По крайней мере надо потратить много лет, принимая во внимание великолепную память животных, для исправления этого громадного недостатка. Животные долго помнят болевые ощущения. Мочевые и пищеварительные кана-лы, благодаря ослаблению задерживающих центров (находящихся в серой коре головного мозга), дают этот эффект и, наоборот, нормально задерживающие центры по воле животного удерживают работу сокращений кишечных петель. Это мы отлично знаем по опыту на себе. Воля играет здесь первенствующую роль. Морская свинка, как показал опыт, напряжением своей воли, сознательно заставляла работать кишечник в нужный для нее момент. Насильст-венное сокращение кишок у морских свинок оказывается более развито, чем у человека. Ве-теринарный врач Московского зоологического сада П. М. Иловайский видел случай, как од-на обезьяна, будучи сильно раздражена на стоящих около ее клетки, сначала трясла изо всей силы железную решетку, потом бросала в присутствующих всем находящимся в клетке, и когда в клетке нечего было брать, обезьяна вызывала из себя выделение кала и бросала им в дразнящих ее. Подобный же случай был мною наблюдаем у африканского льва. В цирке Ни-китина выступала известная укротительница диких зверей Зинида. Клетка-вагон с ее группой африканских львов до ее выступления стояла вблизи конюшни и служила для обзора публики. В антрактах посетители гурьбой теснились около вагона. Я видел несколько раз, как один из восьми великанов, при приближении публики к решетке, скрывался за своими товарищами у задней стенки, подальше от любопытствующих, как бы боясь их. Но когда по звонку публика спешила занимать свои места и отходила от клетки, то львица делалась смелее, и приближаясь к самой решетке, становилась к ней задом и метко пускала струю мочи в зазевавшегося одного из посетителей. Направление своей воли на внутренние органы часто замечается нами у собак в повседневной жизни. Мы видим, как кобеля, обнюхивая на улице стенки домов, выпускают каплю мочи. Это действие животных я объясняю желанием оставить после себя след, который помогает им ориентироваться в пути. Один ученый даже приписывал собакам целые сложные действия, называя такое пове-дение собачьей почтой, телеграфом. Якобы собаки посредством этого переписывались меж-ду собою, назначая друг другу свидания и т. д., и т. д. Во всяком случае, влияние психики на внутренние органы здесь несомненно. Выбрасывание кала, мочеиспускание и вызывание по желанию рвоты у животных сильно в ходу. У людей эти способности мы очень редко встре-чаем. В нашей артистической деятельности, например, вызывание рвоты за всю мою жизнь мне привелось видеть только в трех случаях. Это так называемые люди-аквариумы. Артист среди арены на глазах у публики выпивает 30 стаканов воды (конечно, не под ряд, – такое количество воды не поместилось бы в желудке). Артист, наполнив до максимума желудок жидкостью, незаметно выбрасывает ее, наклонившись к цветам, декоративно стоящим сзади, и затем начинает наполнять желудок снова. Опорожнив таким образом все 30 стаканов, сто-явших тут же подряд на столе, он начинает эффектно выпускать фонтаном воду изо рта кверху, при чем один из троих ухитрился класть на струю целлулоидный шарик, который быстро вертелся, то опускаясь, то поднимаясь, по желанию экспериментатора. Человек-аквариум, как он именовал себя на афише, проделывал очень ловко еще следующее. Около артиста ставился аквариум с рыбками и лягушками. Экспериментатор ловил из аквариума живых рыбок и лягушек и тут же на глазах публики клал поодиночке себе в рот и проглаты-вал. Затем задавал вопрос публике: «Что желаете получить ранее, рыбку или лягушку?» И вот по желанию публики во рту артиста появлялась то лягушка, то рыбка. Публика аплоди-ровала, хотя у большинства посетителей это представление вызывало чувство отвращения, а у некоторых даже позыв к рвоте, но, конечно, без фокуса со стороны экспериментатора тут не обходилось. Выпускалось со струей воды содержимое желудка предварительно в закры-тый рот и уже путем ощущения в полости рта языком выпускалось по требованию то или другое, т.-е. рыбка, или лягушка. «В вызывании, по желанию, акта рвоты», – пишет академик И. Р. Тарханов , – «глав-ным действующим аппаратом является механизм брюшного пресса, а действие последнего, как известно, состоит в том, что начинают сильно сокращаться мышцы брюшной стенки при сокращенной, т.-е. опущенной и фиксированной грудобрюшной преграде. Последствием подобной игры мышц является сильное надавливание на органы брюшной полости и преимущественно на желудок, из которого и выдавливается имеющееся в нем содержимое. Мышечные стенки самого желудка если и принимают, то лишь самое слабое активное уча-стие в акте рвоты и в пользу этого говорит, по-видимому, тот факт, что если заменить у животных желудок каким-либо пузырем, наполненным водою, то действием брюшного пресса можно и при этих условиях вызвать типичный акт рвоты. Впрочем, в желудке происходит одно важное, активное явление при акте рвоты. Это расширение входа его, т.-е. того места, которым он соединяется с пищеводом. Понятно, что если бы это место было сильно сжато, то как бы ни было сильно давле-ние мышц брюшного пресса на желудок, содержимое его не могло бы быть выведено из него в направлении пищевода, а отсюда ко рту. Возможно,, что воля влияет на эту малую, но зато важную часть всего механизма рвоты и что эта способность бывает развита у людей лишь в очень редких случаях». Зато у животных, добавляю я, эту способность мы очень часто замечаем. Собаки, лисы, барсуки часто прибегают к рвоте, дабы освободить желудок от неудобоваримых веществ, на минуту облегчить работу желудка и вновь съесть вырванное. Моя дрессированная росомаха, обжора в полном смысле этого слова, как-то умела и выбрасывать изо рта и почти одновременно выдавливать из желудка через задний проход, прибегая для последнего к надавливанию живота, путем пролезания между клеток и ящиков из-под реквизита. Третий опыт с «Муаровой» заставляет меня предполагать у животных и еще новые способности проявлять свою волю на внутренний половой орган. Заставляя очень часто свинку последовательно вынимать свой кал, тянуть себя за лап-ку, я получил неожиданный результат: утром в клетке у «Муаровой» мы нашли выкидыш. Мало развитой, приблизительно недельный недоносок лежал на дне клетки с поране-ниями верхних покровов. Морда и лапки у «Муаровой» были в крови. По-видимому, «Муаровая» сама себе сде-лала аборт. Так как самого акта, к сожалению, никто не видал, то и утверждать в положи-тельном смысле я не решаюсь. Наружный вид у свинки до выкидыша не давал возможности предполагать, что она носит детеныша. И ночью она ни разу не пискнула. Обыкновенно я, лежа в постели, долго пишу; каждый шорох из соседней комнаты, где находится «Муаровая», мне слышен. И в эту ночь я позднее обыкновенного заснул. И в то время, когда служащий пришел убирать комнату, он тоже ничего не слыхал и не видал. Могу только предполагать, что вследствие утрированных действий, очень частых наклонений и потуг для доставания кала, «Муаровая», бывши беременной, могла вызвать и родовые потуги, а затем, при появлении плода, «Муаровая» помогала себе, вытаскивая зубами мертвого детеныша, о чем свидетельствовала кровь на мордочке и лапках «Муаровой». Во всяком случае, я этот вопрос для себя оставляю открытым. Вот, приблизительно, те знания и вытекающие из них понятия, которые я составил себе о морских свинках. Но для того, чтобы изучить их детально, проверить себя в своих вы-водах, а также искать новое в психике животного, я и решил приступить сначала к субъек-тивному, а потом и к объективному исследованию. Предполагаю, что путем искусственного отбора, по заранее определенному плану, при помощи дрессировки, возможно, производить со свинками опыты по наследственности раз-личных психических явлений, связанных с поступками. Исследование психики при посредстве дрессировки недрессированных и уже дрессированных животных, по моему, есть новый оригинальный путь к познанию природы наследственности. Куда этот путь приведет – покажет будущее. Если мой новый способ и не приведет к желанной цели, то, во всяком случае, пропасть бесследно мой труд в этом направлении не может и должен оставить хотя бы какой-нибудь след на общей дороге к знанию. Мнения других ученых о подходах к познаванию психики животных я привожу далее. В особенности интересными являются суждения по этому вопросу акад. В. М. Бехтерева.
Admin: Из книги «Общие основания рефлексологии» В. Бехтерева. (Глава XVII. Глава VII, стр. 62). «Значение метода дрессировки в исследовании соотносительной деятельности. Иссле-дование поведения животных при искусственно создаваемой обстановке. Целенаправляю-щий рефлекс». В последнее время вновь получает особое значение и метод дрессировки , которым мы первые воспользовались для выяснения локализации в мозговой коре заученных движе-ний, представляющих собою вид тех же двигательных сочетательных рефлексов. Сравнительно недавно были произведены по этому методу обширные исследования Гаше-Супле. Недостатки этого метода заключаются в том, что самая дрессировка, в виду ее сложно-сти и хлопотливости, зависит в значительной степени от искусства, к тому же метод этот не поддается точной регистрации и, наконец, он применим лишь на животных и неприменим по вполне понятным основаниям у человека. В виду этого мы должны были разработать вышеуказанный метод исследования двигательных сочетательных рефлексов с помощью электрического, раздражения, который в одинаковой степени может быть применяем как к человеку, так и ко всем вообще животным. Гаше-Супле при своих исследованиях над животными отчасти пользовался и нашим методом и также с полным успехом. Тем не менее, метод дрессировки для животных не лишен ценного научного значения, и как мы знаем, с помощью этого метода были получены данные, заслуживающие нашего внимания. Гаше-Супле в особенности широко воспользовался методом дрессировки для изучения развития инстинктов. Под дрессировкой понимается искусство приучать животных повино-ваться словам, знакам или другим раздражениям, которые прежде не имели на них никакого влияния. Иначе говоря, дело идет о заученных движениях, выполняемых по определенному сигналу. Эта выучка животных достигается либо привлечением их к определенному объекту с помощью приманки, либо возбуждением к выполнению действия с помощью бича или иного, напр., резкого электр. раздражителя. При этом можно различить дрессировку в собст-венном смысле слова, когда получаемые эффекты суть явления привычки. Другие же проце-дуры, хотя и имеют отношение к привычкам, но в них человек участвует только в общей подготовке эксперимента, не пользуясь приемами действительной дрессировки. Так, например, краб идет на свет свечи через маленькие ворота, приобретая постепенно привычку их проходить, и делает это все скорее и скорее. В сущности эти приемы не пред-ставляют дрессировки в собственном смысле слова, ибо световое раздражение не заменено какими-либо другими сигналами. Здесь дело идет об установлении сочетания без повиновения человеческому сигналу и, следовательно, не относится к дрессировке в истинном смысле этого слова. Такие примеры можно найти и в самовоспитании. Вот, например, голубь, летая вокруг головы лошади, в первый раз испугал лошадь взмахом своих крыльев и тем заставил ее высыпать зерна из мешка, привязанного к морде лошади. Он, руководствуясь случайным опытом, повторяет затем тот же маневр и с тою же целью много раз. Точно также известен пример щуки в опыте Moebius'a, которая, будучи отделена от ры-бок стеклом, каждый раз, когда хотела схватить последних, ударялась своим носом в стекло. В конце концов, она отвыкла бросаться на рыб, после чего, будучи посажена в один акварий с рыбками, уже их не трогала. В первом примере с голубем дело шло о самостоятельно воспитанном действии, во втором случае – о воспитанной задержке действия. Обращаясь к нашей терминологии, мы скажем, что в нервом случае образовался естественный сочетательный рефлекс, во втором случае задержался естественный сочетательный рефлекс, благодаря искусственно созданно-му условию. По Гаше-Супле элементарная дрессировка состоит в раздражении, вызывающем эф-фективное динамогенное возбуждение, которое ассоциируется посредством механизма «воз-врата» с представлением, при чем последнее становится в свою очередь динамогенным. То же явление происходит в естественных условиях жизни животных. Как дрессиров-щик управляет порядком раздражений, смотря по желанию, руководясь определенном пла-ном, так и внешний мир управляет тем же Порядком раздражений, получаемых свободными животными. Нечего говорить, что рассматриваемый метод для рефлексологии-животных имеет ог-ромное значение в смысле изучения тех явлений, которые автор, почему то относит без дос-таточных оснований к порядку инстинктов. Термином «инстинкт», или «инстинктивные действия» автор невидимому пользуется не в нашем смысле, а в смысле обычного в зоопсихологии противоположения этих действий тем, которые заведомо относятся к порядку так называемых разумных. Этим самым его понятие инстинкта расширяется до той степени, что включает в себя и все сочетательные рефлексы, за исключением личных рефлексов. Самый метод исследования Гаше-Супле в принципе является совершенно аналогич-ным нашему методу. «Предположим, говорит автор, что животное приучено путем дресси-ровки выполнять реакцию вслед за чувственным раздражением. Если мы хотим выяснить существование чувствительности к раздражениям слуховым, обонятельным, зрительным и пр., то мы, будем многократно вызывать при данных чувственных раздражениях эффективные состояния, сопровождающиеся определенной двигательной реакцией. Когда в данный момент чувственные раздражения, которые в первоначальном применении не производили реакций, в конце концов станут ее вызывать без возбуждения эффективного раздражения, то этим будет доказано, что. образовалась связь между двигательным импульсом, с одной стороны, и ощущением, вызванным раздражением, эффект которого желательно было узнать – с другой стороны. Если, наоборот, при этих условиях субъект остается инертным, то этим доказывается, что не существует соответствующих ощущений. Ясно, что мы имеем здесь в субъективных терминах изложение основы того самого ме-тода, которым мы пользовались в наших прежних работах. Между прочим, автор при дрессировке животных, как мы уже и говорили, на ряду с приманками пользуется и электрическими разрядами, как способом вызывать угнетающий эффект в развитии того или иного инстинктивного действия. Установив чувственную способность, экспериментатор, для определения ее остроты, будет повторять те же опыты, уменьшая интенсивность раздражения с каждым испытанием. Минимальная интенсивность раздражений, необходимая для заметной реакции, и обозначит низшую степень ощущения. Надо заметить, что предисловие к книге автора помечено январем 1911 года, следова-тельно книга несомненно вышла много позднее наших трудов по объективной психологии. Да и в ней сделано указание на наш метод, как и на методы Павлова. Отсюда естественно, что методика Гаше-Супле представляет собою заимствование из работ русской школы. Ясно, что со стороны своей сущности самый метод Гаше-Супле с нашей стороны не может возбуждать какого-либо упрека. К сожалению, Гаше-Супле стоит вообще, как это видно из приводимых выше выдер-жек, на субъективной точке зрения. Так, на стр. 112 он говорит: «При своей организации человек не может никогда признать в области субъективной ничего проще ощущения». «Когда стремятся объяснить его объективно, это не что иное, как грезы». Затем автор говорит об аффективных ощущениях, resp. чувствах, и о чувственном представлении и, конечно, распространяет эти явления на животных. В другом месте он го-ворит: «Мы думаем и так, что Loeb ошибается, когда он создает бесполезную гипотезу, если, говоря о низших животных, отвергает ощущение, как необходимое промежуточное звено между внешним возбуждением и эффектом Низшие животные испытывают боль и удоволь-ствие». Далее в труде Гаше-Супле речь на каждом шагу идет о сознании и интеллигентности животных. Равным образом и в опытной своей части автор не обходится без субъективизма. Эти «субъективные» толкования, естественно, вводят автора в заблуждение. Так, напр., касаясь вопроса об ассоциациях, он говорит, напр., о способе исследования путем дрессировки при участии самонаблюдения. Между прочим, в отношении закона ассоциации автор находит, руководясь самонаблюдением, что воспроизведение у человека всегда происходит в порядке исследования раздражения. У высших животных, интеллектуально развитых, например обезьян, он предполагает возможность того же процесса, но у огромного большинства жи-вотных ассоциации происходят будто бы в порядке, обратном последовательности событий. Нечего говорить, что это одно из тех заблуждений, без которых не обходятся психо-логи «субъективисты», произвольно наделяющие мир животных заимствованными из собственного душевного мира переживаниями. «Допустим, говорит автор, что животное дрессируют приходить на слово «сюда». Пер-воначально оно индифферентно и не выказывает реакции. Но затем ему предоставляют при-ятную пищу в виде приманки, которая заставляет животное приходить, что и составляет ес-тественную реакцию. Но позднее можно устранить приманку, и слово «сюда», которое все-гда предшествовало приманке, вызывает в свою очередь ту же реакцию». Автор называет это законом «возврата», который в своей объективной сущности изу-чен гораздо раньше автора у нас в России и который нами обозначается законом сигналов. При этом говорить о противоположности между человеком и низшими животными уже потому нельзя, что и у человека мы имеем при одинаковой постановке опыта те же яв-ления. Этим мы не хотим умалить, в общем, очень ценных методологических указаний автора в области проявлений тех рефлексов у животных, которые он называет инстинктивными. Но все же субъективное направление его работ выделяет его из целого ряда других ав-торов, держащихся, в отношении изучения поведения животных, строго объективного мето-да. В Америке за последнее время сильно упрочилось объективное изучение зоопсихоло-гии и почти каждый крупный университет образовал у себя кафедру animal Behaior, или нау-ки о поведении животных. Издан даже ряд руководств в этой области Хельмса, Дже-нингса, Иошбери, Устеона и др., и вместе с тем издается специальный журнал «The Journal of Animal Behavior». Общий характер исследований основан на поведении животного при достижении им пищевой приманки в то время, как это достижение встречает то или другое затруднение на всем пути. Преодоление этих затруднений, выраженное временем, необходимым для дос-тижения пищи, и количеством уклонений, сделанных животными для достижения цели, и служит мерилом умственных способностей животных. Одним из употребительных приборов для этого рода исследований является лабиринт. Это ящик, разделенный коридорами и слепыми . тупиками, в середине же лабиринта устрое-на кормушка, где животное, впущенное в коридорную систему, получает пищу. В этом лабиринте животное, после более или менее длинного ряда опытов, научается быстро и безошибочно находить свою пищу. Выяснение вопроса о том, какие органы в этом отношении служат руководителями для нахождения пищи, может быть достигнуто или с помощью операции удаления тех или дру-гих органов, или с помощью введения тех или других нервных раздражителей. Уотсон, напр., этим путем доказал, что крысы, при добывании пищи в лабиринте, пользуются главным образом кинестетическими чувствами и отчасти осязанием, при чем слепые и лишенные обоняния крысы достигают цели, в общем, так же быстро, как и нормальные. Однако зрение не остается без влияния в отношении достижения цепи. Это доказано работой Стелли Винцент, которая для своих опытов с лабиринтом окрашивала стенки и полы коридоров лабиринта разным способом, напр., правильный путь был окрашен блестящим белым, а тупики в черный цвет. Выяснилось, что в таком лабиринте крысы скорее находят свою пищу, чем в простом лабиринте. Так, если, напр., при обучении в обыкновенном лабиринте крысам в первом опыте требуется для достижения цели 1804 сек. и они делают сначала 149 ошибок, то в окрашенном цилиндре крысы достигают той же цели в 1342 сек., при 7 и 5 ошибках. Также и число ошибок быстрее сокращалось в последующих опытах. Однако, руководство зрением не оказывало особого влияния на конечные результаты, ибо в конце обучения крысы проходили требуемый путь безошибочно в одинаковое время. Автор отсюда заключает, что зрение помогает лишь в периоде обучения, в конце же обучения вырабатываемый автоматизм руководится главным образом кинетическими импульсами. Подобную же вспомогательную роль играет у крыс, как показали аналогичные опыты, обоняние, а позже и осязание. Опыты с крабами Шварца и Сафир показали, что и с беспозвоночными животными удаются опыты с лабиринтом, хотя относительно их способности к обучению был проявлен скептицизм со стороны. Другого рода опыты с иными аппаратами применялись для исследования восприни-мающих органов, напр., слуха у собаки и крыс Джонсоном и Гентером. Оба автора пришли к выводу, что собаки и крысы не различают чистых тонов. Опыты же Гентера привели к выводу, что крысы руководятся шумами и скоро приучаются к локализации их. Опыты с собаками на чистые звуки, однако, стоят в противоречии с опытами, произве-денными в Петрограде докт. Зеленым и у нас докт. Протопоповым, применявшими более точные методы, и потому нуждаются в соответствующей проверке. Интересны также опыты над различением цветов животными. Задача эта, видимо, одна из труднейших в опытах этого рода. В прежнее время не было и сомнения в отношении различения животными цветов. На этом факте строилась теория покровительственной окраски или мимикрии и теории полово-го подбора. Также и симбиоз насекомых с цветками основывался на предположении разли-чения насекомыми ярких цветов. Но вот ученый немец Иессе на основании опытов стал доказывать, что беспозвоночные совершенно не различают цветов в той или иной степени. Однако Фриш решительно высказался против взглядов Иессе и пришел к выводу, что пчелы, напр., отлично различают цвета. В лаборатории И. Павловы доктором Орбели, на основании опытов со слюнными рефлексами, утверждалось, что собаки не обнаруживают различных реакций на цвет, тогда как в нашей лаборатории докт. Вашикер убедился с помощью сочетательно-двигательного метода, что собаки не одинаково реагируют на цвета. Также и другие авторы пришли к результатам противоположным д-ру Орбели. Не очень давно Jekers в Америке потратил немало труда на выяснение способности различать цвета дикими голубями с помощью особого, устроенного им аппарата. Автор по-сле долгих опытов пришел к выводу, что голуби определенно выбирают красный цвет из двух цветов, красного и зеленого. Однако автор не решает вопроса, не зависит ли это разли-чение от различной яркости того или другого цвета. Дополнением к этой работе может служить исследование Лешли, ученика Уотсона, ра-ботавшего над молодыми бентамскими курами. Прежде всего выяснилось, что цыплята представлялись с самого начала позитивно фототропичными. Автор первоначально воспитал сочетательный рефлекс на яркость света, после чего он перешел к выяснению влияния хроматических стимулов. В конце концов автор приходит к выводу, что куры различают от четырех до шести различных цветов, как напр., зеленый, красный, красновато-оранжевый и желтый. Де-Вос и Рода Гансен, работавшие над кошкой, пришли к выводу иного рода неспособности кошек различать цвета. Кошки в этом случае были на свободе, стимулом же служил не спектральный свет, а цветные бумажки, которыми закрывалось отверстие ящика. В конце концов автор пришел к выводу, что кошки реагируют на яркость света, а не на цвета. Возможно, что причина разноречия такого рода опытов заключается ни в чем другом, как в самой методике исследования Наконец заслуживают внимания исследования по методу естественного выбора Jerks'а. Этот метод состоит в том, что из серии механизмов исследуемые животные должны нау-читься выбирать один, при чем правильный выбор дает ему, то или другое удовлетворение, напр., пишу. При этом вслед за достигнутым выбором число или положение механизмов подлежащих выбору, подвергаются изменению. Опыты производились над птицами и мле-копитающими до человекообразных обезьян включительно. По мнению автора его метод дает возможность сравнительной оценки умственного развития животных. Заслуживают также внимания исследования относительно подражательной способно-сти животных, произведенные первоначально проф. Торндайком и с отрицательный резуль-татом, и позднее д-ром Барри в лаборатории Jerks'а над кошками с положительным результа-том, и опыты Киннамана над обезьянами, также с положительным результатом. В подробности этих и других работ, выгодно отличающихся строго объективным на-правлением, мы входить здесь не будем. Во всех только что указанных опытах, не исключая и последних, авторы пользовались приманкой на пищу, которую животные должны были себе добывать. Таким образом, в при-веденных исследованиях над животными дело шло о целенаправляющем рефлексе. У чело-века, у которого преобладающими являются более высшие интересы, вышеуказанная поста-новка опытов, по вполне понятным основаниям, неосуществима. Но для человека цель может быть создана либо путем предоставления ему тех или других призов, либо путем предварительного соглашения с экспериментатором. Так, он может выполнять, то или иное задание, напр., выбор тех или иных объектов из целого ряда других, производить умственный счет, складывать сложные рисунки из отдельных частей, разрешать определенные задачи, составлять фразы при определенных условиях и т. д. При такого рода опытах должно быть подсчитываемо время, необходимое для выпол-нения задания, при чем должно принимать во внимание и качество самого выполнения, вы-ражаемое количеством сделанных ошибок. Нечего говорить, что целенаправляющий рефлекс представляется более сложным по сравнению с иными сочетательными рефлексами, ибо мы видим в нем соподчиненную связь целого ряда сочетательных рефлексов, направленную для достижения определенной цели. Но в этом случае мы встречаемся с большой зависимостью от индивидуального положитель-ного или отрицательного отношения к производству опытов со стороны самого испытуемо-го, что должно быть всегда учитываемо экспериментатором, тем более, что человек не может ставиться в положение животного, вынужденного голодом стремиться к добыванию пищи . С подобным отношением мы можем встречаться, в особенности в случаях заинтересованности лица противодействовать правильному получению результатов. Вот почему эксперимент в этом случае должен пополняться еще и соответствующим наблюдением над испытуемым, которое само по себе, как и самый эксперимент, должно быть строго объективным. Все дрессировки животных механическими способами, как я уже ранее упоминал, со-ставляющие тайну профессионалов дрессировщиков, по-видимому, воспроизводятся различ-ными учеными для достижения результатов в разных научных опытах. Разве не есть это та же самая механическая дрессировка, как, напр., Jekers и Dodson , которые научили крыс раз-личать белый и черный цвета следующим образом: если она устремлялась в окрашенное черной краткой помещение, то она получала электрический удар. По прошествии некоторого времени она стала избегать черного цвета. Акад. Бехтерев применяет к животным тоже раздражение электричеством, холодом, те-плом, особо приготовленной щеткой и т. д. Акад. Павлов, производит на собаках со слюн-ными фистулами, опыты посредством хирургических операций, при чем собаки устанавли-ваются в особый станок, применяется вкусопоощрение. Признаком наличия условного реф-лекса служит отделение слюны. Путем разнообразных комбинаций раздражений разного ро-да, торможений, а иногда и тех и других операций на мозгу животных, получен весьма раз-нообразный и богатый материал по условным рефлексам. Все эти опыты, суть одни сложные, другие попроще, но сама сущность от этого нис-колько не меняется, так как неизменно при этом животное испытывает либо боль, либо дру-гое какое-нибудь неприятное ощущение, являющееся громадным торбазом. Одна из главных целей ученых – вызывание простых условных и сочетательных реф-лексов, но самый способ вызывания тоже механический, насильственно болевой, он произ-водит во многих случаях торможение вызываемых рефлексов, отчего не получается чистоты и точности. Вот что писал по этому поводу сам акад. Бехтерев, тогда еще не ознакомленный с моим методом (в его книге: «Объективная психология», стр. 358). Акад. Бехтерев при этом основывается на опытах как своих, так и акад. Павлова, главным образом по получению рефлексов, воспитанных у животных путем различных раздражений, как напр., действие кислотой, электротоком, чесание, тепловые или холодные раздражения, звук, свет, запах и т. д. Разделяя метод акад. Павлова и свой, акад. Бехтерев называет первый – методом вызывания сочетательного слюнного рефлекса у собак, второй – методом исследования искусственных двигательных, сочетательных рефлексов. Об этом акад. Бехтерев говорит следующим образом: «Приводя все вышеуказанные данные, мы не можем не оговориться, что самый метод вызывания сочетательного слюнного рефлекса у собак не обладает такой чистотой и точностью, как метод исследования искусственных двигателей сочетательных рефлексов». Но, принимая во внимание, что, как метод акад. Павлова, так и метод акад. Бехтерева оба являются механическими, для животного часто болевыми, оба эти метода не лишены сопутствующих им явлений торможения, вредно отражающихся на чистоте и точности их, в то время, как мой метод внушенных эмоциональных рефлексов, не будучи по своей природе ни механическим, ни болевым, по-видимому, не должен вызывать этих отрицательных явлений торможения. Я уже говорил выше, что ассоциативных актов очень много и они крайне разнообраз-ны. Как яркий пример ассоциации идей приведу следующие три опыта: с курицей, с крысой и с морскими львами.
Admin: Опыт IV. Мне нужно было получить рефлекторную мимику курицы, дабы показать ее публике, как танцующую – выделывающую ногами па. Я сначала приучил ее настолько, что она смело брала из моих рук кусочки мяса, затем повадко-приманкой я заставлял ее повертываться кругом на одном месте, как я это учил и других животных (морских свинок, крыс, пеликана и др.). Когда она усвоила это верчение, научилась «вальсировать», я насыпал на стол слой земли и у нее на глазах зарывал в эту землю кусочки мяса, зерна, овса, крошки и т. д. Курица делала привычное движение ногами, разбрасывала землю и, желая схватить пищу, порывалась клюнуть. Я предупреждал это движение, давая ей тотчас же пищу из руки, закапывая вновь эту пищу, которую она успела откопать. Каждый раз тормозя желание курицы клюнуть зарытую пищу, я добился того, что она зазубрила движение только ногами, и у нее естественный рефлекс разрывания земли перешел в условный. Закрепив у нее в памяти этот условный рефлекс, я постепенно повадко-приманкой переводил ее на гладкий, незасыпанный землею край стола. Впоследствии она привыкла перебирать ногами на гладком столе без земли, а затем и на полированной поверхности музыкального ящика, где она прекрасно производила все движения под музыку. Я не давал угасать условным рефлексам, заставляя курицу шаркать ногами без вкусопоощрения все большее и большее количество раз, пока не достиг нужного предела. Вследствие постоянного поедания курицей мяса, у нее на верхней части клюва прили-пали остатки пищи. Естественное чувство чистоплотности заставляло ее, вытирая клюв, двигать им часто вправо и влево по столу. Движение это я также постепенно закреплял вкусопоощрением, а когда она долгое время не производила их, то я, давая ей мясо, старался искусственно вымазать мясом клюв, чем добивался вновь чистки его, таким образом этот рефлекс также перешел в условный. Таким путем закреплены были последовательно 3 рефлекса: 1) вальсировать – вертеться, 2) шаркать ногами – делать па, 3) водить клювом – чистить его. Два первых рефлекса закреплялись еще звуками музыкального ящика, пускаемого в действие и останавливаемого в нужное мне время. С прекращением звуков музыки у курицы прекращались главные два рефлекса. Вслед за этим была приставлена к краю крышки музыкального ящика цитра под накло-ном к поверхности крышки. Рис. 43. Дрессированная курица, играющая на цитре. В цитре имелось обычное круглое отверстие. В это отверстие мною просовывалась пи-ща с задней стороны цитры. Курица раза три получала пищу даром, а затем подача пищи мною прекращалась. Курица начинала искать пищу и производить свои па по столу. Не дож-давшись за эти па пищи, она сделала движения третьего рефлекса, то есть повела клювом по сторонам вправо и влево, за что и получила сейчас же вкусопоощрение. Воспитав и это дви-жение достаточно прочно, я временно прекращал вкусопоощрение, и курица тогда вместо третьего установленного рефлекса сделала по струнам нетерпеливое движение па – второго рефлекса, которое и было закреплено мною, как и все предыдущие. Получился такой эффект. Как только раздавались звуки музыкального ящика, курица начинала делать пируэты на одном месте, повертываясь и как бы вальсируя, затем делала правой и левой ногой движение в разные стороны, изображающие балетные па, похожие на «pa de pas», а при прекращении музыки прекращался и танец. Тогда подставлялась цитра и курица тотчас же водила клювом по особо настроенным струнам, а затем делая правой ногой движение по всем струнам и цепляясь когтями за них, производила как будто бы заключительные аккорды. (См. рис. 43). В своей обыденной жизни эта курица вывела цыплят и гуляла с ними по саду. При мо-ем появлении в саду однажды с тарелкой мяса в руках курица моментально устремилась ко мне, зовя за собою цыплят. Остановившись у моих ног и подняв к верху голову, в ожидании вкусопоощрения, она поспешила сделать свое па на песке дорожки сада и тотчас же по полу-чении мяса она передала его своим цыплятам, которые тут же стали вырывать его друг у друга. Курица же вновь стала повторять па и, вновь получив пищу, снова передала ее цыплятам. Это продолжалось долго и курица только тогда сама съела мясо, когда цыплята, наевшись отошли в сторону. Аналогичный случай у меня был с крысами.
Admin: Опыт V. В клетке с сетчатыми стенками, с открывающейся вверх глухой крышкой, моя альби-носка крыса «Пеночка» родила шесть крысят. В устроенном ею из сена гнезде слепые малы-ши лежали в куче. Я поставил клетку на середину большого обеденного стола и открыл крышку. «Пеночка» вылезла наружу на крышку, соскочила на стол, обнюхивая его, подбе-жала к краю стола ко мне. Получив от меня подсолнух, она тут же его съела. Затем я заста-вил ее сделать заученное ею ранее движение перевернуться и дал ей подсолнух. А затем я дал ей кусочек газетной бумаги. Она взяла его в зубы, бросила около себя, обнюхала его, а затем, взяв вновь его в зубы, побежала с ним в клетку и, спустившись по стенке вниз, поло-жила бумажку в гнезде, и сейчас же тем же путем выскочила и снова подбежала ко мне. Я поднес к ее мордочке бумажку, она к ней потянулась, но я не дал ей, отняв руку с бумажкой, тогда через 2 – 3 секунды «Пеночка» сама перевернулась кругом и, получив бумажку в зубы, сейчас же побежала к гнезду, где и сложила клочок. Так продолжалось несколько раз. Кры-сята ее выросли большими, гнездо было быстро ими же разорено. Прошло 2½ месяца и моя «Пеночка», пересаженная в другую клетку, принесла новых крысят. Я продолжал наблюде-ния за ней, чтобы проверить, не забыла ли «Пеночка» этот первый случай. Приведу выписку из дневника 7 ноября 1922 года. «Пеночка» сидела в гнезде со своими крысятами. К гнезду было собрано все, что нахо-дилось в клетке, т.-е. скорлупа подсолнуха, у основания гнезда из сена, окаймляющего полу-кругом все гнездо, которое в углу между двумя стенками возвышалось более чем на 3 верш-ка от пола. Одна стенка этого угла глухая деревянная, другая боковая сетчатая металличе-ская, эта стенка позволяла наблюдать близко гнездо. В гнезде, кроме положенного аккуратно сена, были клочки бумажки. Сбоку гнезда лежала, полуприкрывая внутренность, кверху дном, железная поилка. Служащий ворчал, что каждый раз, как он поставит поилку с водой, крыса проливает всю воду и тащит жестянку к гнезду. Корм, т.-е. кусочки хлеба, все нахо-дится в гнезде, кроме овса, который рассыпан, и частью мокрый лежит по всему дну или по-лу клетки. Я отворил дверцу клетки. «Пеночка» тотчас же покинула гнездо и вылезла нару-жу, находясь на крышке на пороге дверцы Я взял в руку клочок ваты и сделал движение вправо, сказав «перевернись». «Пеночка» не забыла и перевернулась и взяв из моих рук вату, поспешно отнесла ее в гнездо, где и положила на детей. Тотчас же возвратившись обратно, снова перевернулась уже сама, без приказания и получила другой кусок ваты, который, как и первый был отнесен в гнездо. Я повторил этот опыт несколько раз. Из этих двух случаев у курицы с цыплятами на свободе в саду и у крысы с ее крысята-ми проявились движения, ясно доказывающие наличие ассоциации идей, т.-е. эмоциональ-ные чувства материнства ассоциировались с рядом движений, заученных прежде, т.-е. в пер-вом случае желание накормить цыплят, во втором случае инстинктивное желание создать уютное гнездо для крысят – заставили курицу шаркать ногами, а крысу поворачиваться. По-видимому, у крысы налицо проявление атавистической привычки – ассоциация инстинктивного рефлекса к строительству гнезда с чувством материнства, и вместе с тем ассоциация с идеей заученных движений, в данном случае переворачиванием на одном месте. У курицы аналогия проявляется в движении ног, якобы разрывающих землю для добывания пищи цыплятам – ассоциация идей врожденного инстинкта и заученного движения, с идеей кормления детей. И в том и в другом случае три идеи ассоциируются в одну.
Admin: Опыт VI. С ластоногими. Предлагаю вниманию читателей раньше познакомиться с выдержкой из следующей моей книги: «Мои четвероногие и пернатые друзья». Зоопсихологический очерк Владимира Леони-довича Дурова. Морские львы. Несколько лет тому назад я был в Гамбурге и купил там, в зоологическом парке Карла Гагенбека, многих животных, а в их числе двух морских львов «Лео» и «Пицци». (См. рис. 39). Особенно интересным оказался молодой морской львенок «Лео». Наблюдения, кото-рые я произвел над ним, и которые будут описаны ниже, я рекомендую внимание лиц, изучающих зоопсихологию. «Лео» в очень короткое время научился расставаться со своей стихией – водой и подолгу пребывать на арене цирка. Он по команде кувыркался. Прекрасно балансировал мячом. На мой вопрос, где находится съеденная рыба, он хлопал по животу своим ластом. Стрелял из пистолета. Кланялся. Произносил первую букву азбуки. Впрягался сам без всякой посторонней помощи в тележку и увозил меня с арены. В конце 1909 года я купил в Петербургском зоологическом саду еще одного морского льва «Ваську». Он прожил в саду 7 лет. Дрессировать его никто не пытался. Ухаживающий за ним приучал Ваську лишь брать рыбу из рук. И только. Я начал приучать его к себе, но все было напрасно. «Васька» был свиреп, пуглив, нелюдим. Когда я к нему приближался, он стремительно погружался в воду. Высовывал из воды голову только тогда, когда голод за-ставлял его схватить плававшую на поверхности рыбу. Я пришел к заключению, что, вероятно, с ним в зоологическом саду обращались очень сурово, и поэтому он так угрюм и озлоблен. «Ваську» я поместил в один бассейн с «Лео». Сначала они дрались, но потом помири-лись. При моем приближении «Лео» выскакивал на площадку, которая была устроена в бас-сейне, кричал и приветствовал мой приход. «Васька» только боязливо высовывал голову и несмело оглядывал меня. Когда «Лео» получал рыбу через прутья клетки, «Васька» оскали-вал зубы. После еды «Лео» кидался в бассейн с площадки, а «Васька» находясь еще веем те-лом в воде, клал голову на площадку. Прошло еще некоторое время. «Васька» уже решался сидеть на площадке. Тогда я на-чал подумывать и о его дрессировке. Клетка открывалась, к ней приставлялся скат из досок, который вел на арену. «Лео» мигом выскакивал из воды, сползал по дощатому наклону вниз, бежал прямо к своей тумбе на арене, садился на нее и терпеливо ожидал. «Васька» же только вылезал на скат, усаживался на пороге клетки и с завистью поглядывал на «Лео», не решаясь следовать за ним. Насытившись рыбой, Лео спокойно возвращался к себе в бассейн, и, поглядывая на Ваську, отстранял его с пути и погружался в воду. Клетка опять запиралась. Так шло не-сколько дней. В одну из репетиций и «Васька» наконец, решился опуститься по скату на арену. Видя, что никто не обращает на него внимания, он подполз к тумбе, приготовленной для него (на другой, рядом, уже сидел Лео), но сесть на нее не решался. В это время «Лео» соскочил с тумбы, ткнул носом «Ваську» и опять вскочил на свое место. Я бросил «Ваське» любимую рыбу, он поймал ее на лету. Но мой неосторожный шаг вперед спугнул «Ваську», и он повернулся, чтобы удрать назад в клетку. Тут «Лео» опять быстро соскочил с тумбы, пересек «Ваське» дорогу и, несмотря на свой гораздо меньший рост и меньшую силу, оста-новил его, упершись в него шеей. «Васька» в раздумье остановился на полпути. «Лео» еще с минуту придерживал его шеей, затем задорно повернулся и побежал на свое место, как бы говоря всем своим сущест-вом «Ваське»: «Видишь»... Я был поражен. Первый раз в жизни я был свидетелем того, как одно животное дает «предметный урок» другому (я, конечно, исключаю те случаи, когда мать учит своих дете-нышей). Получив рыбу, «Лео» оглянулся на «Ваську» и коротким лаем словно приглашал его – «не бойся, иди, получишь рыбу»... «Васька» смелее двинулся к тумбе, а «Лео» с высоты своей тумбы выказывал признаки большого удовлетворения по поводу успехов «Васьки»... Я положительно не мог удержать-ся, чтобы не расцеловать «Леочку». Другой такой же случай. В Петрограде, после представления, когда вся публика разо-шлась, я решил сделать репетицию моим морским львам, зажег электрический свет и при-ступил к делу. «Васька» уже важно восседал на тумбе, как и «Лео», и спокойно глотал рыбу. Я решил продолжать дрессировать «Ваську», задавая ему еще более сложные задачи. Беру мячик и бросаю его в «Лео». Он превосходно знает свое дело и отбрасывает мор-дой мяч назад. Я меняю направление мяча и бросаю его в сторону «Васьки». «Васька», как ужаленный, срывается с тумбы и стремится через барьер в места публики. Рушатся кресла. Он перелезает уже второй ряд кресел. Находившиеся на репетиции две дамы сидевшие неподалеку, бросаются в разные стороны. Вдруг «Лео» опять соскакивает с тумбы, бежит в проход между рядами и преграждает Ваське путь, (см. рис. 39). Васька стоял с разинутой па-стью, словно потеряв рассудок от всего этого происшествия. Тогда «Лео» стал осторожно, нежно тереться своей мордой о шею «Васьки». Ласки эти сделали свое дело, «Васька» пришел в себя. «Лео» с коротким лаем «а-а-а» стал пробираться обратно на арену. За ним последовал все еще возбужденный «Васька», переваливаясь и спе-ша, словно боясь отстать от «Лео». Громадный «Васька» рядом, с маленьким «Лео» казался теперь очень смешным. «Лео» дошел до своей тумбы и спокойно взобрался на нее в ожида-нии награды. А «Васька» прижался к тумбе «Лео» и дальше не двигался. Тут «Лео» стал от-пугивать его своими зубами. «Ваське» ничего не оставалось, как пойти и сесть на свою тум-бу. В следующий раз я бросил мяч сначала в «Лео», а затем через «Ваську», чтобы он при-вык хотя бы к пролетающему мячику. «Васька» опять сделал попытку удрать, но «Лео», сле-дивший за ним, сделал в свою очередь попытку преградить ему путь к бегству, и «Васька» одумался. Но вот мяч пролетает уже совсем близко от «Васьки». «Васька» оскаливает зубы. Наконец, мяч налетел прямо на него. Васька быстро хватает резиновый мяч в пасть редкими, но острыми зубами, прокусывает его и с остервенением бросает в сторону... Сильное угощение вкусной рыбой опять восстанавливает утраченное «Васькой» ду-шевное равновесие. Я начал пробовать приучать его к поглаживанию рукой. Правой рукой я подносил животному рыбу, а левой чуть-чуть прикасался к шеи. Так раз двадцать. Наконец он кое-как привык к прикосновению левой руки, и я рискнул даже прикоснуться к «Ваське», не имея в руках рыбы. Сошло, «Васька» снисходительно позволил себя погладить и даже слегка похлопывать. При такой наличности маленькой дружбы я опять принялся за опыты с мячом. В правой руке у меня была рыба, а в левой мяч. Рыбу «Васька^ с аппетитом уничто-жил, но приближение мяча его опять рассердило, и он толкнул мячик зубами. Мяч упал на арену. Тут пришел мне на помощь опять мой милый «Лео». Он слез с табурета, деловито по-бежал к валявшемуся в песке мячу и приткнулся к нему носом, не отнимая его от мяча с полминуты. Этим он вне всякого сомнения показывал «Ваське», что мяч не следует кусать и что его нечего пугаться. Таким образом я убедился, что у животных имеются свои педагоги. В конце-концов, «Васька» постиг учение и выполнял почти все то, что проделывал даровитый, удивительный «Лео», хотя и не с таким совершенством. И я начал показывать «Ваську» вместе с «Лео», на публичных представлениях. Во время второго представления случилась неприятность. Все еще таивший в себе дикость «Васька» прокусил мне своими острыми зубами ногу . От рыбного яда могло бы произойти у меня заражение крови. Находившийся здесь же мой друг детства А. И. Куприн (известный писатель) безжалостно выдавил из раны кровь и промыл ее водкой. Может быть, это спасло меня от опасности. Еще до этого случая знаменитый писатель подружился с моими морскими львами, и у нас имеется фотографическая карточка, изображающая А. И. Куприна и меня а обществе ко-ролей морской бездны, снятая в Московском зоологическом саду во время акклиматизаци-онной выставки а 1909 году. Александр Иванович Куприн подарил мне свою книгу со следующей подписью: «Ми-лому и талантливому Владимиру Дурову. В память нашего детства и а воспоминание об Ан-тонио, о котором сказано на 258 стр. А. Куприн. Как поживают «Лео» и «Пицци». Браво – им. Об уме и логическом мышлении Лео я еще буду писать». Вот как отнесся к случаю с морскими львами известный критик Перцов. Привожу отзывы печати о книге моей «Мои четвероногие и пернатые друзья». «Новое Время, от 3 марта 1912 года. «Мои четвероногие и пернатые друзья» очень интересная книжка не только для детей, но и для взрослых, и даже для читателя, склонного к философии: для такого, может быть, даже всего интереснее, потому что редко можно найти что-нибудь из области зоопсихологии столь непосредственно «эмпирическое», как наблюдения и выводы из долгой практики известного г. Дурова. Он не только любит животных, как редко кто, но и умеет следить за их психологической жизнью, которую сам вызывает. Под руководством умелого наставника «дума» животных как бы просыпается от своего природного сна, и перед нами открывается зрелище ну, в роде того, какое представлял Ломоносов, когда он из Холмогор попал в столицу. Вот, например, ластоногое – «морской лев». Кажется, чего можно ожидать от этого неуклюжего парадоксального животного? Но, пройдя любящую школу своего просветителя, ластоногий Ломоносов дошел до того, что не только кувыркался по команде и балансировал мячом, но даже на вопрос, где находится съеденная рыба, хлопал себя по животу своим ластом и «произносил первую букву азбуки», т.-е. издавал звукоподражательный звук на «а». Это шуточная сторона дела, и уже чем-то больше шутки звучит в рассказе как тот же «гениальный» «Лео» обучал своего младшего сотоварища, некультурного «Ваську» всем пройденным им самим этапам дрессировки. Искренний тон рассказа (как и всей книжки) исключает всякое подозрение в фантазировании или преувеличениях. Вам остается только признать, что если «душа» животных есть «пар», то отличается этот пар от нашего собственного лишь степенью давления. Об интеллигенции животного мира, как собаки и слона, уже и говорить нечего. Соба-ки, например по утверждению г. Дурова, умеют считать до четырех (предел счета и для мно-гих дикарей) и имеют ясно выраженные музыкальные способности. Они также в высшей степени поддаются гипнозу, кошки, наоборот, «скрытны и самостоятельны». Даже такие звери, как крысы, свиньи, барсуки и ежи проявляют совершенно неожиданные дарования. Еноты у г. Дурова пьют чай из самовара, как московские купцы, цапля шествует по шпалам, изображая прогоревшего актера, а баба-птица танцует, подражая знаменитой босоножке Дункан. Неудивительно, что г. Дуров категорически .отказывается признать психическое пре-восходство человека над животными и предпочитает условный вывод «он умен по своему, оно – по своему, это не поддается сравнению». Что сказал бы о таком резюме великий Де-карт, утверждавший серьезно (на основании своего философского априори, разумеется), что животные суть не более как «оживленные машины», а визг и вой побитой собаки считавший не выражением боли, а лишь психически издаваемыми звуками. Так далека была от реальной природы человеческая мысль на своем выходе от отвлеченного средневековье. За три прошедших столетия мы несомненно приблизились к окружающему нас миру и вместе с тем настолько же потеряли «афронт» в нашей человеческой гордыне. Повторяю, книжка г. Дурова гораздо интереснее, чем может показаться с первого раза. П. Период.
Admin: Логическое мышление у ластоногих. Можно ли обойти молчанием – сообразитель-ность Лео, – что это за процесс мышления, не есть ли это логическое построение мыслей, отвергаемое учеными – у животных. Разве можно назвать случайностью факт проявления ума у моего морского льва – Лео, который помогал мне дрессировать своего собрата «Ваську» «Лео» соображал, рассуждал и взвешивал свои действия и их последствия. Он действовал совершенно сознательно, а не инстинктивно-бессознательно. Вполне понимая, что после нужных мне движений, Лео получает по одной рыбке, а потом, когда это движение сливается и образует нужное целое действие, то он получает много рыбок, «Лео» во время процесса внимательно следит за мной и за каждым моим движением. Сосредоточенность у него была невероятная. У нас с ним устанавливается после долгих репетиций особый внутренний контакт, изредка нарушаемый побочными причинами. Когда контакт прерывается, – Лео стирается его восстановить, делаясь особенно внимательным, о чем говорит вся его поза (мимика, глаза) и вытянутая шея и т. д. В тех случаях, когда Лео бывает нетерпеливым, спешит получить рыбку, – он теряет нить, т.-е. наш контакт, но тотчас же начинает самостоятельно производить различные движения, заранее выученные им. Торопливо заменяя одно движение другим, он как бы спрашивает меня, не это, не это ли. – И видя мое неподвижное стояние, понимая его, как отрицание, он начинает терять терпение, зевает, что у львов, как и у собак, выражает нетерпеливое, тоскливое чувство. Но вот, я не даю чувству тоски и недовольства перейти в злобу или апатию, передвигаюсь, чем заставляю переместиться льва, и снова, показав ему рыбку, возбуждаю его деятельность. Он снова следит за моими движениями, – я опять стараюсь вызвать у него нужное мне действие или позу. Наконец, в одном случае случайно, или в другом умышленно, «Лео» производит нужное движение. Я тотчас же даю ему рыбку. Он повторяет это движение нерешительно – получает рыбу, в третий раз он уже более уверенно производит его – получает рыбку, и контакт восстановлен. Все время, пока «Лео» работает, он следит за мною и я за ним. Но вот что-то внешнее мешает нам (в данном случае испуганный «Васька» соскакивает с тумбы и удирает), я пре-рываю общение с «Лео», бегу за «Васькой». «Лео» понял, что «Васька» причина... Видя «Ваську» испуганного, убегающего и зная, что контакт со мною благодаря этому прерван, «Лео» идет мне навстречу, соскакивает со своего места, тоже бежит за «Васькой» и шеей своей его останавливает. «Васька» испуган – «Лео» движением и трением своей морды по шее его успокаивает. В этом случае ясно выражается у «Лео» последовательный процесс мышления и яркое представление нужных ему действий. Разумный акт налицо, ход умозак-лючения у ластоногого продолжается логическими действиями. Успокоив «Ваську» погла-живанием своей мордой его шеи, «Лео», немного выждав, начинает грудью и шеей напирать на «Ваську», толкая его по направлению арены к тумбе, (см. рис. 44). Потом, отправляясь от него и делая несколько шагов к тумбам, «Лео» опять возвращается и опять толкает шеей «Ваську». Этими движениями он сознательно приглашает «Ваську» возвратиться назад и занять прежнее место (показательный урок). Наполовину успокоенный и толкаемый на арену; «Васька» нерешительно, но все-таки подчиняется своему собрату. Я вовремя и осторожно даю рыбу, чем окончательно восстанавливаю душевное равновесие льва. «Васька» снова на своей тумбе, падающий мяч опять вызывает испуг у «Васьки»., Он делает движение бежать, (см. рис. 45), но «Лео» зорко следит за нами обоими (за «Васькой» и за мной), моментально соскакивает со своей тумбы и стремится пересечь путь к отступлению «Ваське». Образ действий «Лео» ясно говорит за последовательность рассуждений и умозаключений ластоногого. А когда катившийся по ковру мячик испугал «Ваську», тогда «Лео» подбежал к мячу и ткнул его носом и, догнав мяч, снова носом своим прижал к земле. Он этим всем, разве не ясно говорит: «смотри, мол, «Васька», этот движущийся предмет не страшен и безвреден». Все последовательные разумные движения морского льва, фактами доказали нам, по-моему, что здесь не инстинкт бессознательный, а в полном смысле сознательное разумное действие животного. Я не хочу преувеличивать. Все эти переживания «Лео» я, конечно, описываю с субъективной точки зрения. Наблюдая таким путем много лет выражения при различных ощущениях у животных, я в данном случае с львами изучил целый ряд выражений и поступков у морских львов, которые только потому получили субъективную оценку, что никакие объективные методы тут не могли быть применены. Я не монист сверху. Старому опытному артисту, дрессировщику, как мне, стыдно было бы увлекаться и обманываться. О, нам артистам и фокусникам представляется вводить в заблуждение публику (ради эффектов), а не самим заблуждаться. Я отлично знаю, что «Лео» не для того все вышеописанное проделал, чтобы мне помо-гать специально учить «Ваську», для меня ясно, что главная цель у него получить рыбу и как можно чаще, скорее и больше. Но я не монист и снизу, и рассуждаю так: благодаря именно конечной цели удовлетворения требования желудка и только для этой цели мозг «Лео» рабо-тал и работал логично. Здесь чувствуется ясно сознание и обдуманная воля. Попробуем ра-зобраться подробнее... Инстинктивные, бессознательные действия в данном случае, или соз-нательно-разумные. Вот что пишет профессор В. Вагнер в своей книге «Биологические основания сравнительной психологии» (Биопсихологии) на стр. 270 в главе VII том Н-й. Разум животных и его отличие от инстинкта: «... Целый ряд фактов дает нам основание думать, что определенные сферы головного мозга стоят в связи с определенными чувственными ощущениями». «...Основной признак разумной деятельности Эдингер формулировал так: о разуме мо-жет идти речь только там, где налицо имеется кора головного мозга». А так как у ластоногих, как и у человека, налицо кора головного мозга, раз все это имеется, то, как говорит Эдингер: «о разуме может идти речь». Протокол вскрытия свидетельствует причины смерти «Лео» – в нем о повреждении мозговой коры не говорится, значит 6 каких либо патологических явлениях при жизни «Лео» не может быть и речи, и также целость всех частей головного мозга доказывается еще и тем, что при жизни «Лео» прекрасно владел всеми своими органами. Мой «Лео» был вполне взрослым уже тогда, когда я его приобрел и по прошествии пяти лет совместной жизни пал, и потому здесь не может быть и речи об обнаружении способностей рефлекторных или инстинктивных, которые не являются врожденными. По анатомо-физиологическим данным «Лео» действовал и в настоящем случае разумом. Его мозг находится ныне у меня в музее и поражает количеством своих извилин. К несчастию в литературе очень и очень мало посвящено внимания ластоногим, в осо-бенности их психике. Все что мне пришлось заполучить, я прилагаю здесь . Richard Owen («On the Anatomy of Vertebrates», London, 1868) пишет, что мозг достигает наибольшей отно-сительно величины и сложности строения среди других хищников в семействе тюленей. N. S. Shaler («Domesticated Animals», London, 1896) утверждает, что, из всех хищных животных, тюлени имеют наибольшую долю смышлености. «Вряд ли есть другие дикие жи-вотные, за исключением разве обезьян, которые были бы так человекоподобны в своих умст-венных качествах, как эти морские создания». Вот те скудные данные ученых, свидетельствующих об исключительных интеллекту-альных способностях ластоногих. Жившие у меня морские львы погибли во время продо-вольственных затруднений в начале мировой войны, а один был отравлен . Ныне я списался с Гагенбеком, – сыном основателя всемирно-известного зоологического парка в Стеллингене, моего друга; поднесшего мне свои мемуары с надписью «Meister der Tierdressur» – по вопросу о возможности получения из-за границы морских львов. Гагенбек-сын мне сообщил, что он готов, памятуя о дружбе моей с его покойным от-цом, продать 3-х морских львов, несмотря на то, что у него не остается никакого запаса тако-вых. Понятно, я при первой возможности приобрету морских львов и посвящу для изучения их психики максимум моего времени .
Admin: Психический контакт—обоюдное понимание человека и животного. Ссылаясь на протокол за № 53, где конспективно и сжато описано поведение «Мар-тышки», я нахожу нужным настоящим очерком более подробно изложить мои наблюдения и соображения. Как вызвать у животного желание установления обоюдного понимания? Как натолкнуть животное на мимический разговор с человеком? Я уже писал ранее, что между человеком и животным стоит вечное недоразумение: че-ловек не понимает психику животного, а животное – человеческую. Как же сломать эту пре-граду? Я обвиняю, прежде всего, человека. Мы, люди – высшие животные, почему-то игно-рируем своих младших братьев и проходим мимо них, не желаем вникнуть в их психику, понять животное, чего оно хочет, что оно в настоящее время тем или другим движением выражает, и идти ему, животному, навстречу, чтобы тем вызвать и у него желание общения и разговора с вами. Вполне понимаю горе и досаду моей обезьянки «Гашки», когда она, вися на сетке своей клетки и издавая минорное свое... «э» (по-французски), с тоской и досадой провожает глазами проходящих мимо равнодушных людей. Вполне понимаю и ярость ее, когда она смотрит на нас, говорит нам глазами, мимикой и голосом – «выпусти меня наружу, мне надоело сидеть в тюрьме», а мы не понимаем ее языка и смотрим на нее, рассматриваем цвет шерсти, хвост и т. д. Понятно, придешь в ярость и невольно покажешь зубы и начнешь трясти изо всей силы решетку, а затем, видя свое бессилие, отойдешь в угол своей тюрьмы и там постараешься отвлечь свое внимание от человека бездушного, безжалостного и ничего непонимающего, стоящего около клетки и просовывающего в клетку кусочек чего-либо съестного. «Ведь я ясно говорю: выпусти меня, а ты суешь мне хлеб! Видишь, что я на него только вскользь посмотрела, а ты опять другой кусок просовываешь в сетку, стараясь в самый нос мне ткнуть коркой, как будто я не вижу. Я все вижу, даже то, чего ты не видишь. Вот сейчас я вижу сзади тебя окно и вижу, как пролетела птица Я завидую ее свободе, я залаяла на нее, произнесла свое «карх», а ты, человек, принял этот звук за кашель и жалеешь, боишься меня потерять... бедная, мол, заболеет туберкулезом, стонет, не ест хлеба, кашляет»... Здесь в комнате накурили, это ей вредно, надо приоткрыть дверь. Открыл, из двери ду-ет; отошел, не понял и ушел, «а мне стало холодней и на теле и на душе». Описывая переживания обезьяны, я понятно приписываю ей свои чувствования, пред-ставляя себя на ее месте, навязываю ей свои субъективные ощущения, да иначе и никак нельзя. Но если строго проследить – за каждым движением, пантомимой, выражением мимики, за блеском и потускнением глаз и, наконец, за поведением, сопровождающим все эти выражения ощущений обезьяны, то вы увидите, что я далеко не фантазирую. (См. мой дневник книги № 7, стр. от 17 до 43 и от 119 до 155, от 463 до конца книги). Я в своем дневнике описываю опыты и наблюдения над животными, из которых вполне ясно видно, что между мною и обезьяной, попугаем и собакой установилась особая связь. Связь, как бы духовная, связь символическая, разговорная, основанная на общей любви и понимании. Из долголетней моей практики с различными животными я много бы мог привести примеров, но это заняло бы много времени и места. Остановлюсь на одном из многочисленных – на первоначальном опыте, где человек и животное явно начинают понимать друг друга. Пропущу Описание первого знакомства с моей маленькой обезьянкой-мартышкой «Гашкой», когда мне приходилось урывками общаться с ней . Начну с того момента, когда я специально шел к обезьяне для установления контакта. Вхожу в контору, где помещались две обезьяны. В первой клетке – «Джипси», во второй – «Гашка». Обе сидят, покрывшись одеялами. Слежу за «Гашкой». Обезьяна, при моем при-ближении к клетке, чуть приподнимает над головой одеяло и высовывает мордочку наружу, скользнув своими глазами мимо моих. Она вылезла из-под одеяла, потянулась, изогнув по-звоночник и подняв хвост, зевнула, показав свои зубы и десны и полезла по сетке к передней стенке клетки. Я делаю шаг вперед (к клетке), «Гашка» на секунду остановилась, посмотрела куда-то в сторону, потом на меня и прыгнула к передней стенке, повисла на ней, уцепившись всеми лапами. Повернув голову сначала вправо, потом влево, она взялась зубами за железную сетку и в таком положении замерла. Через несколько секунд я делаю движение вперед. «Гашка» повернула голову, не выпуская сетку из зубов, на бок, коснувшись проволоки левой щекой (поза мне знакомая, часто проходя мимо клетки, я видел «Гашку» в таком положении). Я протянул руку к ней – не шевелится. Просунув палец через сетку, я нежно чешу ей за ухом, – обезьяна не двигается. Я, прекращая ласку, делаю шаг назад. «Гашка», с минуту подождав, шевелит головой и смотрит мне в глаза, затем переводит их в сторону и смотрит направо, куда-то на стенку. Пауза. Я делаю движение вперед. «Гашка», не меняя позы, вращает зрачками и опять останавливает их, смотря на стену конторы. Я двигаюсь назад. «Гашка» смотрит на меня. Я удаляюсь в левую сторону и отхожу от клетки, «Гашка» произносит жалобно «ээ» в нотах соль и фа диез и, выпустив из зубов железную сетку, перелезает влево по ней и при моем приближении вновь замирает, вися и не двигаясь, только голова повернулась в сторону стены направо с моей руки. Для меня ясно, что обезьяна или желает, чтобы я ее почесал, или чтобы выпустил из клетки. Я близко приближаюсь к ней. «Гашка» делает прыжок к задней стенке на свою полку и следит за всеми моими движениями. Я стою, не двигаясь. Она секунду смотрит на меня и затем снова лезет по решетке к передней сетке ближе к дверце и затем опять берется зубами за сетку и замирает в прежней позе. Пауза... Снова протягиваю палец к ней – чесать левое ухо. «Гашка» поворачивает голову вправо и смотрит на стенку. Я стараюсь определить точку, на которую она смотрит и вижу на стене висит ключ (ключ от висячего замка клетки). Я делаю движение вправо к стене, «Гашка» чуть заметно прижимается плотней к сетке. Висящий хвост пошевельнулся... Я протягиваю руку к ключу. «Гашка» зашевелила зрачками. Я снимаю медленно ключ с гвоздя и держу его в руке перед «Гашкой». Обезьяна опять прыгает на свою полку и тотчас же лезет обратно,' своим движением как бы приглашает меня двигаться, а не стоять. Я отвечаю ей неподвижностью. Пауза... Смотрю в глаза. Глазные яблоки как бы подернуты слезами , блестят; зрачки беспокойно двигаются и не останавливаются. «Гашка» произносит свое минорное «ээ», висит в прежней позе, но голову повернула направо. Я делаю движение направо. Секунды три, четыре... и «Гашка» шевелится и подвигается по сетке в сторону дверцы. Я двигаюсь тоже ближе к дверце. Снова «Гашка» прыгает на полку и ждет. Я стою без движения. Обезьяна медленно переходит к передней стенке, влезает на сетку и передвигается по ней ближе к дверце. Я чуть-чуть наклоняюсь в правую сторону. «Гашка» перемещается еще ближе к дверце и, по-смотрев куда-то в сторону, протягивает правую лапу через сетку к замку. Я еще ближе под-вигаюсь к замку, останавливаюсь. «Гашка» опять отпрыгивает от решетки, ждет... Смотрит тоскливо по сторонам, приближается к дверце, лезет на сетку и, просунув лапу, трогает за-мок. Я тотчас же отпираю замок, вынимаю его и вешаю на стенку. «Гашка» одновременно отпрыгивает на полку и обратно к дверце, напирает всем туловищем на дверцу, открывает ее и выскакивает из клетки на шкаф, произнося свое победное «рр ер», при чем уши при каждом «ер» чуть-чуть оттягиваются назад и брови поднимаются и опускаются. Остановлюсь на этом. Не ясно ли, что между мной и обезьяной устанавливается общий контакт? Я слежу и изучаю все ее движения и мимику, как выражение ощущений, так и вы-ражение желаний, вытекающих из этих ощущений, а она в свою очередь старается понять мое настроение и желание, мои движения, за которыми она так следит. Не наталкивают ли они ее на работу мысли, на познание моих желаний и вместе с тем на общий язык понима-ний? Проследите за каждыми нашими движениями и вы поймете, как устанавливается наш общий психический контакт. Да разве я не имею права делать вышеописанные субъективные заключения, когда так ясно совпадают наши общие движения и желания? Как можно в науке игнорировать субъек-тивизм при установлении психического контакта! Объективный метод может помочь мне в изучении зоорефлексологии, но вычеркивать субъективизм, это значит вычеркнуть при точ-ных исследованиях самого себя, свои духовные переживания, а потому и вычеркнуть психи-ческий контакт. А между тем от установления этого контакта с животными зависит различ-ное понимание психики животных и не только понимание, но и внушение желаний живот-ным. Вот почему мой метод дрессировки путем непосредственного воздействия на психику животного дает такие поразительные результаты, каких никогда нельзя добиться механиче-ским общепринятым методом. Ни болевая дрессировка, ни болевые опыты не могут дать та-ких сложных ассоциаций по смежности и сочетательных и условных рефлексов, как мои. Как можно отрицать представление в уме животного и умозаключение? А, между прочим, В. Вагнер указывает на ряд ученых, да и сам он склоняется на их сторону, которые отвергают на основании своих точных исследований и опытов способность к абстрагированию . Профессор В. Вагнер утверждает, что высшие животные не имеют способности к представлению. Он пишет: «что касается до способности высших животных к представлению, т.-е. способности вспоминать об ощущениях, полученных в свое время, вследствие раздражения органов чувств факторами среды, то самыми «разительными» и едва ли не единственными являются соображения о снах, которые будто бы видят животные». Я уже подробно описал мои наблюдения и опыты в этой области и, мне кажется, дока-зал, что животные, как-то: собаки, медведи и морские львы, видят сны . Для меня ясно, что животные имеют представления в мозгу, а раз это так, то способность к умозаключению вы-текает уже сама собой, в данном случае с «Гашкой». Наблюдения и установления контакта с мартышкой, собакой Марсом и др. животны-ми, в настоящее время, когда я пишу эти строки, в сотый раз убеждают меня, что многие ученые в настоящее время очень и очень ошибаются, делая такие смелые заключения из своих наблюдений и опытов. (Надо бы до опытов по изучению психики животных все силы употребить на установление контакта с животными и тогда, уже делать выводы). Разве не ясно в поведении «Гашки», что, имея определенную цель уйти из клетки, она трясет сначала решетку, потом, видя бесплодность усилий, после известной паузы висит на ней и только грызет сетку и просит, как она обыкновенно просит еду, жалобным «ээ» (как просится выйти собака своим «мм», кошка мяуканьем и т. д.) и когда один прием не приводит к желанной цели, она заменяет его другим, а затем и третьим, отскакивая назад, как бы ведя за собой и глазами, и голосом, и наконец, рукой шевеля замок. Разве это не убедительный факт, что животное показывает вам ясно свое желание: сними ключ, подойди к замку и отопри его. Кроме того «Гашка» ясно выражает, показывая пальцами на то место, где она желает, чтобы я почесал. Обезьяна определенно выражает желание, чтобы ее чесали, царапая лапой по моей коленке ногтями несколько раз, а в другой раз с большим нетерпением, как бы приказывая, или же произносит свое просительное... «э». Способность к умозаключению у животных должна быть признана, раз так ясно это выражается. Между прочим, В. Вагнер пишет, выделяя особым шрифтом (Сравнительная психология, стр. 393): «стремления освободиться, как цели, у обезьяны нет, она ее не пони-мает». Ну, как можно с этим выводом согласиться? Кинеман, напр., пишет: «В. Вагнер там же (стр. 393), на основании своих наблюдений жизни обезьян макак, пришел к заключению, что они способны заменять одни действия другими, если первоначально употреблявшиеся не привели к цели». С этим я вполне согласен, а Вагнер сейчас же добавляет: «Но эта замена действий отнюдь не пред полагает способности обезьян к построению такого, напр., силло-гизма: клетка держит меня в неволе; чтобы выйти, я попробую такую-то меру». Понятно, обезьяна не рассуждает так, расчленяя мысли, как человек. Да и мы, люди, например, встре-чаясь и пожимая друг другу руки, не рассуждаем при этом, что пожать руку надо потому, что это принято, что не пожмешь – обидишь и т. д., а просто пожимаем и только. Проникнуть в тайну мышления, в самый процесс мышления, в порядок сцепления мыслей, понятно невозможно, как у человека, так и у животного. Но действия животного, внешние выражения ощущений при этих действиях не оставляют ни малейшего сомнения в известном мозговом процессе, а приблизительный ход мыслей у животного может быть только понятен человеку, если установлен между ними контакт. Этот психический контакт с применением моих приемов: повадко-приманки, интонировки, трусообмана и т. д. дает мне возможность устанавливать ассоциации по смежности, закреплять их в памяти, изменять их искусственным торможением и т. д. и т. д. Контакт с «Гашкой», описанный мною, произошел как бы сам собою, без всяких нау-чений. На следующий день я опять пошел по проторенному пути. Из этого контакта выте-кающие действия закрепляются, а затем, при последующих упражнениях постепенно пере-ходят в действия уже заученные, т.-е. устанавливается сочетательный рефлекс (по Бехтере-ву). Вагнер пишет (ibidem, стр. 395): «Торндейк категорически утверждает, что психиче-ская деятельность обезьян сполна исчерпывается памятью и ассоциациями по смежности. Автор полагает, что обезьянам недостаточно, хотя бы много раз видеть (слово «видеть» на-печатано курсивом. В. Д.), чтобы научиться самому простому действию». Мне очень понятно, почему делает такое заключение ученый исследователь жизни обезьян, более точный, как его именует Вагнер, и осторожный, чем Киннеман. Да потому, что не был установлен контакт, а было только сухое наблюдение. Вы хотя бы миллионы раз делали перед обезьяной одни и те же движения, и она не будет на них реагировать, раз не установлен контакт. Никаких подражательных действий нельзя добиться, без желания самого животного («творчества»), а желание можно вызвать только установившимся контактом. Животное желает и подражает. Возьмем, например, моего попугая белого «Какаду». Я подхожу к клетке каждый день в продолжение нескольких месяцев и даю ему сам кушать. «Какаду» сыт, кричит, лазает по клетке, садится на свой шест. Его хохол лежит на голове, он покоен..., но вот я начинаю качать головой из стороны в сторону. Попка смотрит на мои движения сначала с удивлением и беспокойством, так как хохол чуть-чуть поднимается и тотчас же опускается, принимая прежнее покойное положение. Я даю попке сладкое. Он бе-рет и не ест, а кладет в свою кормушку, лезет, играя по клетке вверх и вниз. Опять садится и снова видит мое качанье. На следующий день то же самое и т. д. Но вот, в один из дней, я подхожу, по обыкновению, к клетке и не успеваю протянуть к сытому и веселому попке ру-ку с лакомством, как он поднимает хохол и начинает качать голову, как и я качал. Что же это значит? Да дело вот в чем. Играя с попкой, я смотрел ему в глаза через решетку клетки то справа, то слева. Этими движениями я вызывал птицу играть со мною. Попка посмотрит на меня, повернув головку вправо, посмотрит налево и опять направо и, невольно, следя за мной входит в контакт. Как крысу я заставляю царапаньем ногтя по дивану играть, так и попку маню на игру качаньем головы. Понятно, здесь только играет роль желание самого животного. Сами попугаи, без всяких наших вызываний, по своей природе подражают и любят подражать, начиная со звуков и кончая движениями своего тельца, крыльев, головы и т. д. Но нельзя же ставить попугая, благодаря его природным особенностям подражать, вы-ше обезьяны по уму. По-моему, чем развитее умственно животное, тем труднее у него вы-звать подражание..., уже потому, что у него задерживающие центры более развиты. Вы, иг-рая с ребенком в прятки, т.-е. закрывая ладонями свое лицо и вдруг сразу его открывая, или пряча свою голову за стул, заставляете ребенка радоваться и смеяться. А попробуйте это сделать с более взрослым – получится иной результат. Обезьяна умна, самостоятельна в сво-их действиях, положим, очень нетерпелива и быстра в своих движениях и в перемене на-строений, что ей очень мешает сосредоточиваться, но зато, раз она начинает входить с вами в контакт, попутно сосредоточивается, то с этого момента за ней больше прав на способности к умозаключениям, чем у попугаев. А поэтому, сколько бы раз обезьяна ни видела перед собою самые простые действия человека, она без контакта не пожелает, если можно так сказать, подражать человеку. Признаться, я никак не могу делать какие-либо сравнения, т.-е. не признаю классифи-кации умственных способностей разнородных животных, не исключая и человека. Каждый умен по-своему. И такие доводы, которые допускает Торндейк (цитировано по Вагнеру), т.-е. «если бы нужно было дать место обезьянам в классификации умственных способностей животных, то они заняли бы в этой классификации высшее место, и тем не менее высота эта ничто по сравнению с человеком, ибо имеются положительные доказательства, устанавливающие полную неспособность обезьян к мышлению, хотя бы самому элементарному». Такие выводы, мне кажется, очень смелы и преждевременны. Подражание не есть каче-ство ума, и умалять умственные способности обезьян, по-моему, не следует. С обыватель-ской точки зрения выходит иначе: люди считают обезьяну за вечно подражающую человеку и даже поговорка установилась: «ты съобезьяничал у меня» – или «передразнивает, как обезьяна» , а, между прочим, этих качеств у обезьян нет и в помине. Вероятно, похожее те-лосложение и движения у обезьян с человеком и породили это ложное представление об обезьяне. Обывательские, поверхностные заключения настолько прививаются в общежитии, настолько прочно укрепляются в сознании людей, что даже ученые исследователи не могут (как от гипноза) совсем отрешиться от них и потому убежденно делают такие выводы, как в данном случае В. Вагнер, который, лишая животных способностей к представлению и умо-заключению, просто объясняет, не установив контакта с животными, по первому наружному впечатлению и ссылаясь на Киннемана (ibidem, стр. 393), так: «Дело, как это свидетельству-ют факты, обстоит подобно тому, что мы видим у собак и кошек». Обезьяна, постоянно под-вижная, делает усилие идти вперед, по данному направлению; наталкивается на препятствие, пробует его преодолеть, усилия не увенчиваются успехом; она идет на другое место и т. д. В каждом из них она употребляет разные приемы устранять препятствия, похожие на те, к которым в аналогичных условиях прибегают на свободе, смело делает ученый заключение, отмечая курсивом: «Стремление освободиться, как цели, у обезьяны нет. Она ее не понимает и те действия, которые она производит для освобождения, превосходно это доказывают». Я отлично понимаю, почему слагается такое убеждение. Наблюдая со стороны и не входя в оценку субъективного состояния обезьяны в данный момент, по наружному виду и поведению, делается такой ложный вывод. Животное стремится выйти из клетки, бросается в разные стороны и т. д. Да и я, ваш покорный слуга – человек, во время пожара метался в своей комнате и напирал не в ту сторону всеми силами на дверь, желая ее отворить, чтобы выйти наружу, а ведь я выходил миллион раз. То же самое и наблюдаемая обезьяна. Без контакта, судить только по наружному виду животного о его душевных переживаниях нельзя, а потому и делать чисто субъективные выводы в данном случае не логично; не логично и отвергать логику у животных. В настоящем очерке я коснулся слегка этого вопроса, но коснулся с определенной це-лью. Цель моя – предложить моим уважаемым сотрудникам остановиться на решении вопро-са, как нам продолжать работу и как применять в работе субъективизм и объективизм, смот-реть на животных как на механизм, или заглядывать «в душу», применяя сравнительную психологию. В данный момент, совместно работая над моей собакой «Марсом», мы ставим опыты с различением цветов, объективно отмечаем голые факты в протоколах, т.-е. «принесла, взяла; красный бросила, взяла зеленый, принесла» и т. д. Но я считаю это недостаточным для ка-ких-либо выводов. Это только узко-односторонне нам освещает поведение собаки, а главное, как она это делает, т.-е. какими движениями выражает свои ощущения при задании. Как нам понимать эти движения, согласно сравнительной психологии или чисто объективно, отбросив психику, и признать только рефлекс? Если же применять то и другое, т. е. слить обе гипотезы в одно целое, назвав «зоопсихорефлексом» все поведение животного, то какие дальнейшие изменения должны произойти в постановке наших опытов? Эти вопросы я ставлю на ваш суд. Мне кажется, что общая согласованность подвинет нашу работу, тем более что я придумал к данной постановке опытов новую вариацию. Дело в том, что, производя опыты с «Марсом», я во многих случаях убедился, что моё субъектив-ное ощущение передается непосредственно «Марсу». Делая часто опыты с различением цве-тов, глаз на глаз с собакой, устанавливая все прочнее и прочнее психический контакт между нами, я заметил громадную разницу в поведении животного – она ведет себя совершенно иначе при сотрудниках, нежели один на один со мной. Видимо, мое неуравновешенное поведение на наших заседаниях отражается и на ее, собаки, поведении, поэтому я придумал следующее: пусть каждый из нас отдельно делает то, что делаю я с «Марсом». Удаляясь из комнаты, мы оставляем двух сотрудников с «Марсом», Один записывает, другой ведет опыт, но предупреждаю, что экспериментатор должен так же вести наружно себя с собакой, как и я,, ибо малейшее незнакомое движение может просто сбить собаку, т.-е. затормозить установившиеся ассоциации. Каждому экспериментатору предлагаю устанавливать и укреплять психический кон-такт. Отсюда могут получиться очень интересные выводы – во-первых: как будет реагиро-вать собака на различные индивидуальные особенности экспериментаторов и как она выра-зит это своим поведением? Во-вторых, совпадут ли наши субъективные ощущения в пони-мании поведения животного? Подготовляя настоящий доклад, я предварительно попробовал и подготовить животное для экспериментирования другими экспериментаторами. Я попросил известного артиста Прова Михайловича Садовского помочь мне. Он, как прекрасный артист, понял меня и скопировал мои движения точно. Марс не сбился, и мое индифферентное отношение прошло незаметно для собаки. Переход совершился без тормо-жения. Началу такого подхода я приписываю важное значение, иначе, при постановке кол-лективного нашего опыта, могла бы собака сбиться, и тогда устанавливать вновь контакт было бы невозможно, а в контакте-то вся суть. В обоюдном контакте собака сосредоточива-ется на известной идее, и мозг ее работает в известном, нужном нам направлении. Добавлю к настоящему докладу-очерку следующее, интересующее меня в настоящее время. Профессор В. Вагнер в той же книге «Сравнительной психологии», там же на стр. 395, обвиняя Ромэнса в грубых ошибках в области сравнительной психологии, пишет так: «Ромэнс, ссылаясь на Ливингстона, утверждает, что способность собак к умозаключению несомненна. Вот тому доказательства: собака, потеряв из виду своего хозяина, бежит за ним по следу до места, где путь разветвлялся на три улицы. После того, как она обнюхала две из них и не нашла следа, она побежала по третьей, не останавливаясь для обнюхивания. Следовательно, говорит Ромэнс, мы имеем здесь дело с настоящим опытом умозаключения. Если на А и В нет следа, то он должен быть на С, так как другой альтернативы не может быть. Васман совершенно основательно считает все это заключение вздорным. Он пишет: «Что здесь возбуждает наше удивление, так это не ход умозаключения собаки, а таковой у психолога. Из фактического наблюдения вытекало только то, что собака после того, как безрезуль-татно обнюхала два пути и затем при повороте на третий путь нашла снова след своего гос-подина, пустилась теперь поспешно по этому пути, бросивши дальнейшие поиски направле-ния следа. Конечно, человеческий разум способен обосновать этот образ действия собаки при помощи следующего силлогизма: след находится либо на А, В, либо на С, но его не ока-зывается ни на А, ни на В, следовательно, он на С, но с поспешностью утверждать на этом основании, что собака сама думала таким образом, это совершенно произвольное очеловече-ние». Может быть, и прав Васман в своем заключении, но только в описанном данном слу-чае, а именно на примере с «Марсом» мы ясно увидим, что Ромэнс прав. Если вы признаете природу контакта, то при экспериментальном опыте с различением цветов вы, заранее гово-рю, сами убедитесь в правоте Ромэнса, когда увидите, что, при установлении в контакте же-лания «Марса» подавать разные мячи, он поступал следующим образом (что и зафиксирова-но в протоколах): показываю красный – он берет зеленый, приносит; видит в руке красный, относит зеленый обратно, бросает его и берет красный, подносит его, садясь на свое место, и держит в ожидании вкусопоощрения. Эти манипуляции он производил много раз с разными вариациями. Отсюда ясно следует: собака, если допустить, что не различает цветов, а видит только одинаковые шары, то никак нельзя исключить сознательного действия собаки, т.-е. если этот шар не тот, то, значит, этот. Тут мы видим настоящий акт умозаключения собаки и ничуть не согрешим против антропоморфизма и далеко этим не очеловечим собаки. Я давно убедился в этом, ставя опыты с высшими млекопитающими, как собака, обезь-яна и т. д., а так же и с морскими свинками, у которых, по-моему, есть ясно выраженная спо-собность к умозаключению (см. оп. I, II и III). Заканчивая мой доклад, я обращаюсь к вам с покорнейшей просьбой раз навсегда уста-новить наш общий взгляд на этот вечно спорный вопрос и не блуждать между двух сосен.
полная версия страницы